«Как кошке на душе» — решение о деде рвёт мне сердце на части
В тихом городке под Калугой, где вековые берёзы шепчутся на ветру, моя жизнь в 38 лет напоминает качели: то вверх, то вниз, а то и вовсе кувырком. Меня зовут Алевтина, и мой выбор, хоть и спасительный для семьи, терзает душу, будто котенок дорогой штору. Мама плачет, а я, стиснув зубы, стою на своём. Отправить деда в пансионат — не предательство, а вынужденная мера. Но почему тогда внутри будто гусеницы танцуют мамбу?
**Семья на грани**
Мой дедушка, Николай Петрович, — человек, ради которого в детстве я готова была отдать последнюю конфету. Его байки про войну, добрые морщинки у глаз и тёплые, как печка, руки — всё это моё сокровище. Но ему уже 87, и последние годы болезнь Альцгеймера играет с ним в жмурки: то забудет, кто я, то ночь с днём перепутает, то уйдёт «в магазин» и пропадёт. Мама, Антонина Семёновна, в свои 62, таскает на себе этот груз, но он её буквально сгибает пополам.
Живём мы втроём в хрущёвке: я, мама и дед. Мой муж, Игорь, с детьми — Снежаной и Тимуром — съехал в арендованную квартиру, потому что у нас стало тесно, как в маршрутке в час пик. Дед требует внимания круглосуточно: то газ не выключит, то чай прольёт, то ночью решит, что ему «надо на работу». Мама не спит, я разрываюсь между работой, детьми и дедом, а семейный бюджет трещит по швам. Мы уже на пределе — и морально, и физически.
**Резать, не дожидаясь перитонита**
Долго я отгоняла эту мысль, но месяц назад поняла: деду нужен не просто уход, а настоящая забота. Нашла хороший пансионат под городом — чистый, с докторами, где за ним будут следить, как за директором овощебазы. Решила оплачивать всё сама, чтобы маму не напрягать. Это 50 тысяч рублей в месяц — почти вся моя зарплата. Но готова подрабатывать хоть ночами, лишь бы дед был в безопасности, а мама наконец выдохнула.
Когда я сказала маме, она разрыдалась, будто я предложила сдать деда в утиль. «Аля, как ты можешь? Он же нас вырастил, а ты его, как старый диван, в чужие руки!» Её слова жгли, как спирт на ране. Она смотрит на меня, будто я Иуда, а глаза у неё вечно на мокром месте. Я пыталась объяснить, что это не предательство, а шанс — для него, для неё, для всех нас. Но она будто в танке: для неё пансионат — всё равно что ссылка в Сибирь.
**Чувство вины — мой новый сосед**
По ночам я ворочаюсь, а на душе скребётся целый кошачий приют. Вспоминаю, как дед читал мне сказки, как смеялся, когда я путала слова. А теперь он смотрит на меня пустым взглядом и спрашивает: «Девушка, а вы кто?» Я кошусь на себя: может, надо было держаться? Может, я просто слабая? Но вчера он чуть не спалил кухню, забыв про кастрюлю. Мы не можем жить в режиме «а вдруг».
Игорь вроде поддерживает, но иногда выдаёт: «Лева, может, передумаешь? Всё-таки родная кровь». Его сомнения — как соль на мою рану. Дети, конечно, ничего не понимают, но чувствуют напряжение. Снежка недавно спросила: «Мама, деда не отдадут чужим?» Я её обняла, но ответить не смогла. Как объяснить ребёнку, что иногда любовь — это не только рядом быть, но и вовремя отпустить?
**Правда, от которой не убежать**
Мама теперь со мной на «вы». Ухаживает за дедом с упорством слона, который решил доказать, что может летать. Но я вижу, как она тает: спина колесом, руки дрожат, а слёзы прячет, когда я заглядываю на кухню. Пыталась поговорить — она отрезала: «Хочешь избавиться, чтобы свободной быть». Это неправда, но её слова сидят во мне, как заноза.
Я знаю: в пансионате деду будет лучше. Там его накормят, подлечат, даже песни с ним споют. Но когда представляю, как он там один, в чужой комнате, без маминого борща и моего смеха — сердце сжимается, как мокрая футболка на сушке. Неужели я сдаюсь? Или это единственный способ не дать нам всем утонуть?
**Мой крест и мой выбор**
Эта история — мой билет в ад с открытым финалом. На душе скребутся все кошки района, но я не сверну. Подпишу договор, отвезу деда, даже если мама потом годами будет пить валерьянку. Я делаю это не для себя — для него, для неё, для детей. Пусть сердце рвётся, но я уверена: это единственный шанс не просто выживать, а жить. Пусть мама плачет, пусть я плачу — этот крест я несу ради них.
Не знаю, простит ли меня мама, узнает ли меня дед. Но я больше не могу смотреть, как мы все катимся в пропасть. Николай Петрович заслуживает покоя, мама — передышки, а я — права на этот трудный выбор. Этот шаг — мой бой за нас всех. И даже если он оставит шрамы — я не отступлю.
