В канун Нового года в тихом приюте у подножия Уральских гор старушки с трепетом ждали весточки от родных. Кто не мог подняться с кровати, прислушивался к рассказам тех, что подходили к замерзшим окнам, всматриваясь в пустынную дорогу. Но сугробы замели тропинку к калитке, и ни одна душа не свернула с центральной улицы к их покосившемуся забору. Двор утопал в снегу, будто мир забыл о тех, кто доживал здесь свой век.
У Лидии Степановны был сын — гордость ее жизни, хоть и говорила о нем с тихой виной перед подругами. Ее Дмитрий строил дома в большом городе, невестка Татьяна вела счета в конторе, а внук уже защищал диплом. Идеальная семья, о которой другие вздыхали. У соседок же дети либо пропали без вести, либо спивались, а то и вовсе сидели в тюрьме. Лидия стыдилась своего благополучия, но в глубине души надеялась, что Дмитрий не забудет старую мать.
По вечерам бабушки собирались в общей горнице и, чтобы не растерять последние воспоминания, пересказывали друг другу свою жизнь. Говорили одни и те же истории, словно цеплялись за них, как за соломинку.
Лидия когда-то призналась подруге Галине, что родилась в глухой деревне за Байкалом. Года три назад сын уговорил ее переехать в город. Сулил заботу, теплую комнату в своей квартире. Покойный муж ворчал, что им в городе не место, но поддался на уговоры. Дмитрий, знавший, что отец воевал, смекнул выгоду — прописал его, и семья получила новую трешку. Невестка плакала от радости — до этого ютились в крохотной комнатушке в коммуналке.
Но через год муж Лидии умер. Горе сразило ее, случился удар. Чудом оправилась, но уход за ней стал обузой. Татьяна всё чаще хлопала дверями, кричала на мужа. Лидия слышала всё и, не выдержав, сама попросила: «Отвези меня в приют, не хочу быть камнем на вашей шее». Дмитрий молча согласился.
У Галины своя беда была. Ее сын, Вадим, по натуре добряк, но жизнь его закрутила вороном. Он сидел, но перед праздником должен был выйти. Галина ждала его, как манны небесной. Винила во всём его жену, Надежду. Та в магазине приторговывала то колбасой, то сыром, а потом и водкой таскала. Сначала пили «для души», а потом и вовсе забыли себя. Надежду уволили, и они с Вадимом пустились воровать. Обчистили сначала Галину, потом соседей. Когда у старухи ноги отнялись, она попросилась в приют — лишь бы не видеть, как сын катится в бездну.
Вадим писал из тюрьмы, клялся, что завяжет. О жене не упоминал — Галина и не знала, жива ли та. Каждое утро молилась, чтобы сын сдержал слово.
День клонился к вечеру, а у ворот — ни души. Шептались: «Неужели забыли? Или беда стряслась?» Надежда таяла, как снег под хмурым солнцем.
Когда объявили отбой, в комнату вошла медсестра Марья:
— Галина Игнатьевна, у вашего Вадима на груди звезда выколота?
— Есть! — вскрикнула Галина, вскочив, хоть ноги и не слушались.
— Жив, не бойтесь. В кочегарке спит. Одежда рваная, бородища — хоть в лесу живи. Хотел к вам, да стыдился в таком виде.
— Машенька, родная, возьми деньги, накорми его… — всхлипывала Галина, суя в руку медсестре мятые рубли.
— Не надо, — улыбнулась та. — Накормлен, обогрет. Крепко спит. Утром ждите.
Галина, вытирая слезы, благодарила, а Марья лишь махнула рукой. Лидия молча смотрела в потолок. Дмитрий не приехал. Обещание рассыпалось, как пепел. Сердце ныло, но она сдерживала слезы — не хотела омрачать радость подруги, единственный лучик в их холодной комнатенке.
