**30 августа, четверг**
Дождь хлестал по крыше старого дома в деревне под Кострóмой, когда я услышал слабый стук в дверь. Отложил газету, прислушался. Стук повторился — тихий, будто извиняющийся.
— Кто там? — крикнул я, подходя к порогу.
— Пустите, ради Бога… — донёсся дрожащий голос. — Заблудилась…
Приоткрыл на цепочку. На крыльце стояла девушка лет двадцати пяти, мокрая, как котёнок. Русые волосы липли к лицу, осенний ветер грозил сорвать с неё лёгкую куртку. В руках — потрёпанная сумка.
— Господи, да ты вся продрогла! — Сдернул цепочку, впустил. — Заходи, греться будем.
— Спасибо… — прошептала она, переступив порог. — Я Татьяна. Шла к знакомым в соседнее село, а тропинка размыло… Телефон сел, темнеет…
— Раздевайся, сейчас халат дам! — Засуетился, стаскивая с неё куртку, как с замёрзшего щенка. — Как так-то, одна в такую погоду?
Татьяна потупилась:
— С парнем поссорилась… Он меня на трассе высадил. Я думала, пешком дойду, а тут лес да болота…
— Дурак! — буркнул я. — Девку в глуши бросать — с ума сошёл! Иди на кухню, чайник кипит.
Она прошла в тёплую горницу, где пахло хлебом и лавром. Я налил ей чаю, протянул старый халат жены.
— Переоденься, пока сушиться будет. Откуда сама-то?
— Из Вологды, — ответила она, кутая руки в рукава. — В Костромé работаю, в книжном магазине.
— Нынешние мужики — ни стыда, ни совести! — покачал головой. — В наше время за девушкой хоть пешком, хоть верхом — довёл бы до дому. Садись, щей наварю.
Быстро поставил кастрюльку, накрошил хлеба, достал из погреба огурцов солёных.
— Жри, не церемонься. Вижу, до звездóвки голодная. Когда ела-то?
— С утра… — призналась она, жадно хватая ложку. — Мы ссорились всю дорогу…
— И из-за чего? — налил себе чаю. — Не в паспорт же заглядываю.
— Хотел, чтобы я к нему переехала, — прошептала Татьяна. — А у меня своя жизнь… Вот и разошлись.
— И правильно! — хлопнул ладонью по столу. — Я свою Ленку в двадцать два года встретил — думал, на век. Ан нет, через пять лет к другому сбежала. Сказала: *”Ты, Серёжа, скучный”*.
— А дети у вас есть? — спросила Татьяна.
— Сын. Давно уже в Москве осел, инженер. Звонит раз в полгода — денег просит.
Налил ей ещё чаю. За окном дождь стих, но глубокая осень уже дышала в стёкла.
— Оставайся ночевать. Утром до остановки провожу.
— Вы уверены? Я не хочу…
— Болтай! Одна-то мне хоть с кем поговорить. Кровать в горнице есть, одеяло пуховое.
Перед сном разговорились. Она рассказывала о работе, о том, как снимает каморку за пять тысяч в месяц. Я вспоминал молодость, колхоз, первых тракторов на селе.
— Всё, старики перемерли, — вздохнул. — Кто в могиле, кто в городе у детей. Тоска, Танечка…
— А почему с сыном не ладите? — осторожно спросила она.
— Жена его невзлюбила. Говорит, я *”в деревне пропах навозом”*. Теперь даже внуков не пускают…
Утром проводил её до автобуса.
— Спасибо вам, Сергей Петрович! — крепко сжала мои руки. — Если в город заедете — заходите!
— Ладно, ладно! — замахал рукой. — Ты обратно как — пешком не пойдёшь?
— Так, это мой автобус! — засмеялась и скрылась в дверях.
Прошло три недели. Уже забыл о той встрече, как вдруг — опять стук.
— Татьяна?! — распахнул дверь. — Какими судьбами?
— Можно на пару дней? — она нервно теребила сумку. — Квартиру залили, жить негде…
— Да хоть на месяц! — обрадовалась душа.
Она поселилась в горнице. Мыла полы, готовила щи, даже поленницу мне сложила. Соседка тётя Маша ахала:
— Где такого ангела нашёл, Серёж?
Однажды вечером сказал ей:
— Завещание, Татьяна, переписываю. Сыну — московскую хату, а тебе — этот дом. Всё равно он мне на радость не будет.
Она всплеснула руками:
— Да что вы! Это же неправильно! У вас родня есть!
— Какая родня? — хмыкнул. — Которой я, как пёс блохастый, не нужен?
В марте схватило сердце. Очнулся в больнице — Татьяна у кровати.
— Живой! — прошептала, глаза мокрые.
— Ангел ты мой… — пробормотал. — В тумбочке, под рубашками, завещание лежит. Если что…
— Молчите! — прикрыла мне рот ладонью.
Но через два дня её не стало у моей койки. Вместо неё — сын с женой.
— Где Таня? — прохрипел.
— Уехала, — буркнул сын. — Наследство, вишь, ей важнее.
Не поверил. Звонил в её магазин — сказали, уволилась.
Вернулся домой — всё иначе. Сын водку пьёт, невестка мои вещи в коробки сваливает.
— Где мои часы дедовские? — спросил.
— А чёрт их знает, — пожала плечами. — Может, твоя *”дочка”* прихватила?
Вечером сидел на крыльце, курил. Вспоминал её руки, когда она мне гречку в тарелку клала.
**Урок:** *Доверие — как лист осенний. Дал — и он улетел. А кто его подхватил — не узнаешь.*
