Понедельник: день, когда нашла себя
В тот понедельник Даша проснулась ни свет ни заря. Не из-за будильника, не из-за шума — просто открыла глаза, будто внутренняя пружина, три года подряд выталкивавшая её из кровати, наконец лопнула. На часах — 6:42. За окном липкий снег лепился к стеклу, словно пытался пролезть внутрь. Воздух в квартире был тяжёлым, чужим. И что-то в этом утре сразу кричало: «Всё не так!»
Она лежала и слушала, как стонет батарея. То скрипит, то поёт — будто в ней завелся мелкий бес. То ли давление упало, то ли в доме холодно. А может, и в ней самой стало зябко — кто проверит, где именно случилась поломка?
На кухне всё было на своих местах: треснутая кружка с надписью «Лучшей маме», холодильник, облепленный магнитами из Сочи и Питера (где она так и не побывала), засохший батон на разделочной доске. Рука сама потянулась к шкафчику с кормом для кота. Но кота не было. Уже год. А рука — будто не её. Память — штука упрямая.
Даша работала в копицентре на окраине Воронежа. Шестой год. Там пахло бумагой, дешёвым кофе из автомата и вечным «доколе?». Каждый день — как под копирку. Клиенты — одни и те же, разговоры — как из старого радио, смысл — выцвел, как дешёвая футболка. Коллеги — предсказуемы: Сергей с его анекдотами про тёщу, Наталья, которая даже в туалете по громкой связи выясняла отношения с мужем, и дядя Женя, печатник, чья жизнь остановилась, когда сбило его таксу. А она — будто давно не человек, а винтик в механизме, где чувства — брак на производстве.
Глянула в зеркало. Лицо — без изъянов, но и без огня. Не старое, не уставшее. Просто… не её. И в голове всплыло: «Зачем?» А потом — тишина. Потому что ответа не было. Давно.
На работу не пошла. Просто не вышла из автобуса. Смотрела, как проплывает мимо её офис — будто декорация из плохого спектакля. А она — зритель, который даже шикать устал. Доехала до района, где когда-то в девятом классе с Катькой пила «Добрый» и целовалась с пацанами, чьи лица уже стёрлись из памяти. Тогда было сладко. Свободно.
Теперь на том углу торчал киоск «ЧайКофе» с криво написанным мелом прайсом. Даша купила латте с корицей — впервые. Раньше ненавидела эту специю. Сделала глоток — язык обожгло, а внутри… будто щелкнул выключатель.
Бродила по дворам, смотрела, как бабулька крошит хлеб голубям — будто не батон режет, а последнюю надежду. Как школьник орёт от восторга, шлёпаясь в сугроб. Как девушка в пуховом платке поправляет коляску. И всё это — будто сцена из кино, а она наконец-то вышла из кадра. И в этом было что-то тёплое. Не счастье, не боль — просто жизнь. Как разрешение снова дышать.
К двум часам зашла в парикмахерскую «У Лены». Без записи.
— Что делаем? — спросила мастер, закуривая третью «Вирджинию» за час.
— Стрижку. Чтобы мать ахнула.
— Будет тебе ах, — хрипло рассмеялась Лена, занося ножницы.
Пряди падали на пол, как старая гирлянда. Каждая — обида, сомнение, невысказанное «нет». Когда она вышла с новой стрижкой — короткой, дерзкой, — тело вздохнуло свободнее. Будто выгнала квартиранта, который годами жил у неё в груди.
Купила в ларьке чебурек, съела на ходу. Зашла в «Читай-город» и взяла «Философию для чайников» — просто потому, что могла. Просто чтобы доказать себе: она умеет выбирать. Быть неудобной. Быть. Вдруг рассмеялась — громко, нелепо. Слёзы потекли градом, прохожие косились. Но было всё равно. Потому что это была она — смеющаяся, ненормальная, живая.
Вечером вернулась домой. Мать стояла у плиты в засаленном фартуке.
— Где шлялась?
— Гуляла.
— Живая?
— Ага.
— Ну и ладно, — буркнула мать, хлопая крышкой кастрюли.
Ели молча. Ложки стучали. Свеча на подоконнике дрожала, как студент на экзамене.
— Завтра уволюсь, — сказала Даша. — Пойду учиться. Пока не знаю чему.
— Лишь бы не кисла, — ответила мать. — Кислота — она не только в огурцах вредна.
Даша кивнула. Потому что в этот понедельник, в городе, где снег лип к ботинкам, а люди — к своим ролям, она наконец почувствовала себя… не «надо», не «должна», а просто собой. И больше ничего не требовалось.
