Снова сидела у окна, наблюдала за суетой на улице. Троллейбусы скрипели на поворотах, люди спешили, а я всё крутила в голове одно – вчерашнее письмо. Чёрный конверт с золочёной окантовкой пролежал на кухонном столе сутки, а я не решалась его распечатать.
«Мама, ты чего застыла как статуя?» – Демид ворвался будто ветер, швырнул портфель в угол. – «Опять на душе кошки скребут? Давай поедим, я голодный как собака».
«Поешь, поешь», – вздохнула я, не отрываясь от вида за окном. – «Котлеты в холодильнике, подогрей в микроволновке».
Сын остановился посередине комнаты, пригляделся. Почуял неладное.
«Что случилось?» – подошёл ближе Демид. – «Ты выглядишь… не по себе».
«Пустяки», – повернулась я к нему. – «Письмо пришло. Не могу решиться открыть».
«Какое письмо? От кого?»
«От нотариуса. Из Питера».
Демид нахмурился. Письма от нотариусов редко сулили добро. То долги, то тяжбы, то иные напасти.
«А что могло там оказаться?» – осторожно спросил он.
«Не ведаю. Может, тётя Лидия что завещала. Она ведь последние годы в Питере жила, квартирку имела. Но мы совсем не виделись, лет десять уж».
Поднялась, прошла на кухню. Конверт лежал на месте, словно насмехался над моей слабостью.
«Мама, может, всё же откроем?» – Демид взял конверт. – «Неизвестность ведь страшнее?»
«Страшного может быть много», – буркнула я. – «Вдруг долги её? Или ещё что неладное. Не хочу забот».
«А вдруг наоборот, удача?» – Демид готов был вскрыть письмо, но я остановила его жестом.
«Погоди. Дай собраться с духом».
Размышлять, впрочем, было не о чём. Тётя Лидия доводилась мне двоюродной сестрой. Росли в одном дворе, да пути разошлись давно. Она уехала в Северную столицу по окончании института, там вышла замуж, трудилась в каком-то НИИ. Детей не было, мужа тоже давно схоронила. Я же осталась в родном Смоленске, родила Демида, мужа схоронила молодым, всю жизнь проработала воспитательницей в садике.
Виделись последний раз на похоронах деда, ровно десять лет назад. Лидия тогда показалась чужой, питерской барыней в дорогом манто, свысока глядевшей на провинциальную родню.
«Ладно, открывай», – наконец решилась я. – «Но если худо – я предупреждала».
Демид аккуратно вскрыл конверт, вынул несколько листов. Пробежал глазами по строкам и присвистнул.
«Мама, здесь написано… тётя Лидия завещала тебе квартиру. В Питере».
«Что?» – я едва не выронила чашку. – «Какую квартиру?»
«Двушку, в районе станции метро Петроградская. И банковский вклад…» – листал Демид, глаза его округлялись. – «Мама, тут сумма… приличная».
Сева на стул, ноги словно ватные стали.
«Не может быть. Мы же чужие стали. За что мне это?»
«А здесь записка от неё. От руки». – Демид протянул небольшой листок.
«Варенька, если ты читаешь эти строки, меня уж нет. Знаю, отдалились мы, и вина во многом моя. Всё думала – время впереди ещё есть, успею наверстать с дорогими людьми. Но сроки земные непредсказуемы. Отдаю свою квартиру тебе. Ты всегда была доброй, жила для других. Пора подумать и о себе. Твоя Лида».
Перечитывала записку раз за разом, не веря глазам. Слёзы текли сами.
«Так выходит… она умерла, а я и не ведала. Не проводила, не оплакала…»
«Мама, винить себя не надо. Откуда знать было?» – Демид обнял меня за плечи. – «Может, она не хотела нас тревожить. Некоторые так уходят. Тихо».
«Да почему же мне? Родных и поближе было».
«Видать, не такие близкие, как кажется. Или она глубже знала цену людям».
Ещё раз пробежалась по строкам. «Пора подумать и о себе». А когда я о себе думала? Кажись, никогда. Сначла родителям помогала, потом Демида в одиночку поднимала, работала не покладая рук. Теперь сын взрослый, суверенный, скоро и свою семью заведёт.
«И что со всем этим теперь делать?» – растерянно спросила я.
«Сперва в Питер съездить, квартиру осмотреть. Документы оформить», – Демид уже строил планы. – «Мама, ты понимаешь
И теперь, когда утром в почтовом ящике появлялся обычный черный конверт с квитанцией, Галина Петровна открывала его без тени прежнего страха, зная, что порой самое темное лишь оттеняет свет, который ждет за углом.
