3 июня. Дневник.
Я не ожидал, что уже через год после свадьбы окажусь перед выбором: либо свой рассудок, либо семья. Меня зовут Игорь, мне тридцать четыре, и всю жизнь я считал себя терпеливым человеком. Но, видимо, даже у самых выносливых наступает момент, когда сил больше нет. Вот и я стою у этой черты.
Когда я познакомился с Леной, она казалась мне идеалом — добрая, весёлая, с искренней улыбкой. Никогда не ныла, не жаловалась, всегда находила повод для шутки. Мы встречались год, она жила то в съёмных квартирах, то в хостелах. Я думал — просто не хочет показывать свой быт. О, как же я заблуждался…
Расписались мы тихо, без гостей. Лена сказала, что лишняя канитель ни к чему, да и мне было не до праздников. После ЗАГСа она повезла меня «домой». И тогда начался мой личный кошмар. Потому что в той квартире нас ждала не тихая жизнь, а Валентина Петровна — её мать. И это была только разминка.
Эта женщина — как призрак из старой драмы. Ей за семьдесят, но бодрость в ней — хоть отбавляй. По дому носится, как ураган, но стоит заикнуться о помощи — сразу хватается за поясницу, кряхтит и падает на диван с видом мученицы. Мастер превращать любой спор в театральную сцену.
Я пробовал говорить с Леной. Мол, может, найдём маме отдельное жильё? Она лишь качала головой: «Как она одна? Она же старая, ей страшно». А мне? А нам? Когда в гостиной висит портрет её прадеда с суровым взглядом, а за стеной она включает «Дорожное радио» на всю громкость и орет «Очи чёрные» в пять утра?
Я держался. Честно. Два месяца убирал её окурки с балкона, терпел, как она рылась в моих вещах, критиковала мой кофе, стиль, даже… личную жизнь. Однажды я пришёл с работы, а она так бодро:
— Что-то ты сегодня вялый. Ленка, наверное, устала, да?
У меня даже слов не нашлось.
А потом, листая соцсети, я наткнулся на статью про частные пансионаты. Не те убогие дома престарелых, а нормальные — с садом, врачами, концертами. Посчитал — выходило как аренда однушки в Питере. И тогда у меня созрел план.
Я не сказал Лене. Просто договорился, привёз Валентину Петровну. Она сперва упиралась — но увидела сад, бабушек с вязанием, чай с пирогами — и сдалась. За неделю будто помолодела.
Теперь я сижу в пустой квартире и не знаю, как признаться жене, что её мать живёт в пансионате, где ей в тысячу раз лучше, чем здесь.
Страшно? Да. Но впервые за год я могу спать, ходить босиком, слушать «Кино», не слыша в ответ: «Опять эта какофония!». Я слышу тишину.
Сегодня скажу. Либо она поймёт… либо пойму я, что ошибся не только в её матери, но и в ней самой.
Жизнь — не долг. Иначе станешь заложником чужой старости.
