У Вовы была простая семья. Мама и отец любили его, а он любил их. По выходным они ходили в кино и театры, зимой катались на коньках, а летом ездили в Крым. Собирали ракушки на пляже, отец учил Вову плавать… Потом разорилась компания, где он работал. И отец запил. А напившись, ругал правительство, президента, законы. Все были виноваты в том, что он остался без работы.
Когда мать, устав от его пьяных криков, просила лечь спать, он набрасывался на неё. В последнее время это начиналось сразу. Она отправляла Вову в его комнату, но он всё слышал: крики, звон разбитой посуды. Что он мог сделать?
Когда отец наконец засыпал, наполняя квартиру храпом и перегаром, мама приходила к Вове, часто засыпая с ним на узкой кровати. Он видел синяки на её руках, даже на лице. Утром отец клялся, что больше не поднимет на неё руку…
Мама уходила тихо. Проспавшись, уходил и отец — «искать работу», как он говорил. Вова оставался один, делал уроки. Учился он во вторую смену. Сам разогревал обед, ел и шёл в школу.
Вечером всё повторялось.
— Опять отец буянил? — спрашивала соседка Аграфена Степановна, жившая за стеной.
— Да, — коротко кивал Вова.
— Чего мать в милицию не зовёт?
— Мне в школу, — торопливо говорил он, уходя.
— Беги, беги, — вздыхала старушка ему вслед.
Когда Вова возвращался, мама готовила ужин. Отца не было, и он радовался. Садился за стол, рассказывал о школьных делах. А потом говорил, что без отца лучше, и хорошо бы, если б тот больше не приходил.
Мать смотрела на него с укоризной.
— У него тяжёлое время, сынок. Устроится на работу — всё наладится.
Но отец приходил, шумно раздевался в прихожей, кряхтел, что-то роняя. Мать сразу сжималась, выглядывала из кухни.
— Иди в свою комнату, — шёпотом говорила она, подталкивая Вову.
Он сидел и слушал. Но в этот раз всё было иначе — тише. Потом мать вскрикнула, что-то тяжёлое грохнуло об пол. Вова выбрался из комнаты, заглянул в кухню. Отец стоял, широко расставив ноги, глядя на мать, распластанную на полу. Вова не сдержался, вскрикнул. Отец повернулся, глаза налились кровью.
— Сынок… — хрипло сказал он.
Вова выбежал из квартиры и позвонил к Аграфене Степановне. Его трясло. Старушка не разобрала его слов, но вызвала милицию и скорую. Они приехали почти вместе. Отца забрали, маму увезли в больницу. Вова ночевал у соседки.
Утром они поехали к матери. Та лежала в палате, опутанная трубками, не просыпаясь, даже когда Вова звал её и дёргал за руку. Врач увёл Аграфену Степановну в коридор, а Вова остался.
Он будил её снова и снова. Потом заскучал, вышел искать соседку. Дверь в коридор была приоткрыта. Он услышал, как доктор говорил кому-то: «Она в коме, вряд ли очнётся, но надо верить…» Вова испугался и убежал из больницы.
Аграфена Степановна нашла его на скамейке в парке. До дома он проплакал. Старушка теряла терпение, пытаясь успокоить. Дома спросила:
— Родные у вас есть?
— Бабушка в деревне.
— Далеко?
— На автобусе час, потом ещё три километра пешком.
— Дорогу помнишь?
— Я что, маленький? — обиделся Вова.
— Завтра отвезу тебя к ней, — сказала старушка.
Но утром ей позвонила дочь подруги — та умирала. Аграфена Степановна растерялась.
— Я доведу тебя до автобуса. Ты уже большой.
На вокзале она попросила водителя присмотреть за мальчиком. Тот пообещал. Вова заснул под рокот мотора и проснулся, когда его тормошили:
— Парень, просыпайся, приехали.
Он вышел. Люди разошлись, на дороге он остался один. Стало страшно. Но светило солнце, под ногами шелестели листья. Чтобы придать себе храбрости, Вова запел: *«Белеет ли в поле пороша, пороша, пороша… Стоит над горою Алёша, Алёша, Алёша…»* Раньше они пели её с мамой.
Ему надо было пройти через две деревни до бабушкиной. Когда первая осталась позади, кто-то свистнул. Вова обернулся. У дороги на поваленном дереве сидели двое парней.
— Ты кто такой? — спросил старший. — Не видел тебя тут раньше.
— К бабушке еду.
— А в школу не ходишь?
— Хожу, просто так надо.
— Сигарет нет? — пискнул второй.
— Мама говорила, если рано курить начнёшь, маленьким останешься, — ответил Вова.
Парни заржали.
— Мама сказала… А что ещё? — Старший резко рванул его рюкзак.
— Отдай! — Вова кинулся к нему, но тот оттолкнул его. Из рюкзака выпали вещи, книга, пакет с бутербродами.
— Моя мать, когда мужиков приводила, меня на два часа гулять выпроваживала. Тебя тоже, чтоб не мешал? — старший скверно выругался, оба засмеялись.
Вова не стерпел. Мама в больнице, а они… Он кинулся на них, но силы были неравные. Старший толкнул его в грудь, второй подставил подножку. Вова упал, ударившись спиной о камни.
— Деньги есть? Давай! — старший рылся в его карманах.
— Тысяча! Богач! — второй размахивал купюрой, которую дала Аграфена Степановна.
Вова вскочил, пытаясь отнять. Но двое против одного… Он ухватился за рукав, но парень отшвырнул его. Вова упал, ударившись головой о край бревна…
— Мальчик, вставай, — склонилась над ним старушка. — Ироды… Как звать-то? Ты не здешний?
Вова встал, но не мог вспомнить ничего — ни имени, ни зачем пришёл. Футболка была разорвана, рюкзак пропал.
— Пойдём ко мне, — повела его старушка.
От боли и беспомощности ему хотелось плакать. Старушка накормила его, умыла, потом заперла и ушла к председателю.
— ПуВечером председатель привёл участкового, но Вова так и не вспомнил, кто он, и его отправили в детдом, где он прожил год под именем Алёши, пока однажды его не нашла мама, выписавшаяся из больницы, — и тогда к нему вернулись и память, и надежда, что больше никто не сможет его обидеть.
