Семь причин уйти
— Всё! Хватит! — Татьяна швырнула тряпочку в раковину, брызги полетели на кафель. — Больше не могу! Слышишь, Иван? Не могу!
Муж отложил газету «Известия», брови нахмурил.
— Нервишки шалят? Ромашковый чай завари.
— Ромашковый чай! — передразнила Татьяна, руки в боки. — Тридцать лет одно и то же! «Чаю попей, Таня. Не ори, Таня. Где ужин, Таня?» Я что, по-твоему, домработница?
Иван вздохнул, газету сложил. Думал: вот вышли на пенсию — и сразу заскучали.
— Татьяна Фёдоровна, — сказал официально, — в чём дело-то?
— В чём дело? — она засмеялась, но смех вышел горьким. — Да не в чём, Ваня. Просто дошло. Поздно, но дошло.
Сняла фартук, аккуратно на крючок повесила. Иван насторожился — так жена вела себя, когда решала что-то серьёзное.
— Садись, — сказала. — Поговорим.
— Да о чём? — он к газете потянулся. — Может, щей со сметаной поешь? Утром варила…
— Щи, — повторила она. — Конечно, щи. А знаешь, Ваня, когда я в последний раз делала что-то для себя? Не для тебя, не для детей, не для внуков. Для Татьяны?
Иван растерялся. Такие вопросы — как стена кирпичная.
— Не понял я тебя.
— Не понял, — кивнула Татьяна. — Вот именно. Помнишь, как познакомились?
— В парке Горького, — автоматически ответил он.
— Ага. Мне девятнадцать было. В педагогический хотела, на литературный. Помнишь?
Иван смутно припоминал. Но тогда казалось — зачем жене диплом, если он зарплату приносит?
— Ну, было дело. И что?
— А то, что я не поступила. Ты сказал: «Зачем тебе учёба? Дети будут, дом». И я послушалась. Первая причина.
Подошла к окну, смотрела на детскую площадку. Так же солнце светило, когда она впервые задумалась: жизнь проходит мимо.
— Потом Наташка родилась, — продолжала Татьяна. — Хотела на работу, когда ей год исполнился. В школу, лаборанткой. Ты: «Ребёнка на кого оставишь?»
— Ну и правильно! — Иван всплеснул руками. — Мать — это святое!
— Правильно. Вторая причина. Потом Серёжа. Потом твоя мать слёгла — кто за ней ухаживал? Кто уколы ставил, бельё стирал?
— Ты. Но я же на заводе…
— Третья причина. — Она обернулась, посмотрела на него. — А когда я гриппом слегла? Температура под сорок?
Иван почесал затылок. Смутно помнилось — аврал был, начальник орал…
— Ну, болела…
— Кто мне чай принёс? Кто врача вызвал?
Молчание.
— Сама, — ответила за него Татьяна. — Сама в аптеку ползла. Четвёртая причина.
Села напротив, руки на коленях сложила. Иван вдруг заметил: жена похудела. И седина в волосах — когда это?
— Дальше что? — спросил тише.
— Внуки. Наташина Леночка, Серёжин Стёпка. Кто с ними сидел? Кто сказки читал?
— Ну… бабушки для того и есть.
— Бабушки. А дедушки? — усмехнулась Татьяна. — Дедушки на диване. В телевизор смотрят. Пятая причина.
Иван заёрзал. Разговор не к добру шёл.
— Таня, ну хватит. Чего добиваешься-то?
— Ничего. Просто объясняю. — Встала, достала из холодильника квас. — Будь?
— Будь.
Налила в стаканы, один ему подала.
— Шестая причина простая. Ты меня не видишь, Ваня. Вообще. Вот я тут, а ты сквозь меня смотришь. Не знаешь, какой мой любимый цвет, когда День рождения без напоминалки. Я для тебя — часть интерьера.
— Да брось! Мы же тридцать лет…
— Тридцать лет рядом. Но не вместе. Ты в курсе, что я полгода в хор хожу?
Иван опешил. Какой хор? Жена всегда дома…
— Не в курсе, — честно сказал.
— Вот именно. А там меня слушают. Спрашивают моё мнение. Не «мама», не «бабушка» — Татьяна.
Допила квас, поставила стакан.
— И седьмая причина, Ваня. Я устала быть несчастной. Просыпаюсь — и думаю: опять этот день. Опять щи варить, носки штопать. Опять твоё хмурое лицо, если суп пересолен. Опять одиночество.
В груди что-то сжалось.
— Таня, да не выдумывай! Дом, внуки…
— Вот в этом всё и дело, Ваня. «Нормально» — это когда ничего не чувствуешь. А мне шестьдесят два. Хочу пожить.
Подошла к шкафу, достала чемодан. Иван похолодел.
— Ты куда?
— К сестре. В Ярославль. Там при ДК литературный кружок. Буду стихи писать. — Начала складывать вещи. — Возможно, я и не Пушкин, но попробовать хочу.
— А я? А дом?
— Научишься сам котлеты жарить. Дом никуда не денется.
Встал, подошёл. Не знал, что сказать.
— Тань, давай поговорим. Может, я…
— Что ты изменишь? — посмотрела ему в глаза. — В шестьдесят пять лет? Поздно.
— Но мы же любили…
— Любили. А потом ты перестал видеть, а я — уважать себя.
Закрыла чемодан. В глазах — не злость, усталость.
— Я не ухожу от тебя. Я иду к себе. К той Тане, которая мечтала. Может, ещё не поздно её найти.
— А вдруг нет?
— А вдруг да. — Взяла чемодан. — Ужин в холодильнике. Только разогрей.
Проводил её до такси. Машина скрылась, а он стоял на пороге — и дом вдруг стал пустым.
Вечером ел холодные котлеты. По «Первому» новости, но он не слушал. Думал о семи причинах. Каждая — правда.
НаутреЧерез несколько лет, когда внук Лёня принёс им с Татьяной первую книжку с её стихами в местной библиотеке, Иван вдруг осознал, что семь причин когда-то подарили им не потерю, а новую жизнь.
