— Всё! Хватит! — Евдокия швырнула тряпку в раковину, и брызги разлетелись по всей кухне. — Больше не могу! Слышишь, Степан? Не могу!
Муж оторвался от газеты, поморщился.
— Опять нервы? Попей пустырника.
— Пустырника! — передразнила она, уперев руки в бока. — Тридцать лет одно и то же! «Попей пустырника, Дуся. Ты чего кричишь, Дуся? А где ужин, Дуся?» Я что, по-твоему, дворовая кухарка?
Степан сложил газету, тяжело вздохнул. «На пенсии бабы совсем с катушек слетают», — подумал он. Сидят без дела, вот и чушь несут.
— Евдокия Семёновна, — сказал он нарочито официально. — Объясни толком, в чём дело.
— В чём дело? — Она засмеялась, но смех вышел каким-то надтреснутым. — Да ни в чём, Стёпа. Просто я наконец поняла. Поздно, конечно, но поняла.
Евдокия вытерла руки о фартук, сняла его и аккуратно повесила на гвоздь. Движения её были точными, обдуманными. Степан насторожился — так жена вела себя, только когда решала что-то важное.
— Садись, — сказала она. — Поговорим.
— О чём? — Он сделал вид, что хочет вернуться к газете. — Может, чаю напьёмся? Ты же щи на ужин варила…
— Щи, — повторила Евдокия и покачала головой. — Конечно, щи. А скажи-ка, Стёпа, когда я в последний раз делала что-то для себя? Не для тебя, не для детей, не для внуков. Для себя?
Степан растерялся. Такие вопросы всегда ставили его в тупик. Зачем ей что-то для себя, если есть семья, дом, обязанности?
— Не понимаю, о чём ты.
— Не понимаешь, — кивнула Евдокия. — Вот именно. Никогда не понимал. Помнишь, как мы познакомились?
— В парке, на танцах, — машинально ответил он.
— Да. Мне было девятнадцать. Я хотела в пединститут, на учительницу. Помнишь?
Степан смутно припоминал что-то такое, но тогда ему это казалось блажью. Зачем бабе учёность, если можно замуж удачно выйти?
— Ну, помню. И что?
— А то, что я не поступила. Потому что ты сказал: «Зачем тебе учёба, когда мы поженимся? Дети пойдут, хозяйство будет». И я послушалась. Первая причина.
Евдокия подошла к окну, посмотрела во двор, где соседские ребятишки гоняли мяч. Такой же солнечный день был тогда, когда она впервые подумала, что жизнь проходит мимо.
— Потом родилась Таня, — продолжила она, не оборачиваясь. — Я хотела на работу, когда ей годик исполнился. В школу лаборанткой. Люблю детей, всегда любила. А ты сказал: «Чего выдумываешь? Кто ребёнка смотреть будет? Сиди дома, мать ты или нет?»
— И правильно сказал! — возмутился Степан. — Ребёнок без матери — что сирота!
— Правильно, — согласилась Евдокия. — Вторая причина. Потом Ваня родился. Потом твоя мать к нам переехала, помнишь? Больная, лежачая. И кто за ней ухаживал? Кто пелёнки стирал, лекарства в аптеке выстаивал, к врачам таскал?
— Ты. Но мужик на работе…
— Нормально. Третья причина. — Евдокия повернулась и посмотрела на мужа так, словно видела его впервые. — А когда я болела? Помнишь, с воспалением лёгких слегла?
Степан почесал затылок. Смутно припоминал — жена действительно валялась с температурой, но у него тогда аврал был на заводе, начальство орало…
— Помню, конечно.
— Кто за мной ухаживал, когда под сорок было? Кто врача вызывал? Кто суп варил?
Молчание затянулось. Степан вспомнил: он тогда только изредка заглядывал в спальню, спрашивал «Как дела?» и шёл к телевизору. Жена как-то сама справлялась.
— Я сама, — ответила за него Евдокия. — Сама в аптеку ползла, сама суп себе варила. А ты даже стакан воды не принёс. Четвёртая причина.
Она подошла к столу, села напротив. Сложила руки на коленях, выпрямила спину. Степан вдруг заметил, что жена похудела. И седины в волосах стало больше. Когда это случилось?
— Дальше что? — спросил он тише.
— Дальше внуки пошли. Танюшкина Алёнка, Ванькин Колька. И к кому их таскали, когда родители работали? Ко мне. Кто с уроками сидел, кормил, в школу водил?
— Ну… бабушкам это положено.
— Бабушкам. А дедушки где в это время? — Евдокия усмехнулась. — Дедушки в гараже с мужиками сидят. Или на рыбалке. Или телевизор смотрят. Потому что «я, мол, всю жизнь пахал, теперь отдыхать буду». Пятая причина.
Степан заёрзал на стуле. Разговор явно к чему-то вёл, но к чему?
— Дуся, ну хватит. Чего ты добиваешься?
— Ничего. Просто объясняю. — Она встала, достала из холодильника банку с компотом. — Хочешь?
— Хочу.
Евдокия налила компот в стаканы, поставила один перед мужем. Он пил, а она продолжала:
— Шестая причина самая простая. Ты меня не видишь, Стёпа. Совсем. Вот я стою перед тобой, а ты смотришь и не видишь. Не знаешь, какое у меня любимое платье, не помнишь, когда у меня день рождения без подсказки. Не спрашиваешь, о чём я думаю, что читаю, чего боюсь. Я для тебя просто часть дома. Удобная, привычная, невидимая.
— Дусь, да что ты мелешь? Конечно, вижу! Мы же тридцать лет вместе…
— Вместе, — кивнула она. — Рядом. Но не вместе. Ты заметил, что я полгода хожу в драматический кружок?
Степан опешил. Какой ещё кружок? Жена всегда дома сидела, по хозяйству возилась…
— Не заметил, — честно признался он.
— Вот именно. А я хожу. По вторникам. И знаешь что? Там есть люди, которые меня слушают. Которым интересно моё мнение. Которые зовут меня не «мам», не «бабка», не «жена». А Евдокия.
Она допила компот, поставила стакан на стол.
— И седьмая причина, Стёпа. Самая главная. Я устала быть несчастной. Просто до смерти устала. Каждое утро проИ когда такси скрылось за поворотом, Степан вдруг понял, что пустота в доме — это не отсутствие жены, а отсутствие того, кем она для него была все эти годы, но чего он так и не разглядел.