**Дневник. Семь причин уйти.**
Всё! Хватит! — Татьяна швырнула тряпочку в раковину, брызги рассыпались по кафелю. — Больше не могу! Слышишь, Иван? Не могу!
Муж оторвался от газеты «Известия», нахмурился:
— Опять нервы? Выпей пустырника.
— Ага, пустырника! — передразнила Татьяна, уперев руки в бока. — Тридцать лет одно и то же! «Успокойся, Таня. Не кричи, Таня. Где ужин, Таня?» А я кто? Домработница?
Иван скомкал газету, вздохнул. На пенсии бабы совсем с катушек слетают — дел нет, вот и выдумывают.
— Татьяна Сергеевна, — процедил он нарочито строго, — объяснись толком.
— Объяснись? — она засмеялась, и смех вышел горьким. — Всё понятно, Ваня. Просто я наконец прозрела. Поздно, но прозрела.
Сняла фартук, аккуратно повесила на гвоздик. Движения были медленными, будто взвешенными. Иван насторожился — так она вела себя перед важными решениями.
— Садись, — сказала Татьяна. — Поговорим.
— О чём? — он потянулся к газете. — Может, чаю нальёшь? Ты же щи обещала…
— Щи, — повторила она, качая головой. — Конечно, щи. А знаешь, когда я последний раз делала что-то для себя? Не для тебя, не для детей, не для внуков. Для Татьяны?
Иван растерялся. Эти женские вопросы всегда ставили его в тупик.
— О чём ты?
— Вот именно. Не понимаешь. И не понимал никогда. Помнишь, как познакомились?
— В парке, на танцах, — буркнул он.
— Да. Мне было восемнадцать. Мечтала поступать в пединститут, на исторический. Помнишь?
Он смутно припоминал что-то такое — девичьи бредни. Зачем жене учёба, если муж кормит?
— Ну, было дело. И что?
— А то, что я не поступила. Потому что ты сказал: «На кой тебе диплом? Выйдешь за меня — не пропадёшь». И я послушалась. Причина первая.
Она подошла к окну, глядела на двор, где ребятня гоняла мяч. Так же светило солнце в тот день, когда она впервые задумалась: а где же её жизнь?
— Потом родилась Оля, — продолжала Татьяна, не оборачиваясь. — Хотела выйти на работу, когда ей годик исполнился. В архив устроиться. Люблю историю. А ты: «Ребёнка на кого оставишь? Сиди дома».
— Правильно сказал! — взвился Иван. — Детей чужим не доверишь!
— Правильно, — кивнула она. — Причина вторая. Потом родился Витя. Потом твоя мать к нам переехала — больная, немощная. И кто за ней ухаживал? Кто ночами дежурил, уколы ставил?
— Ты. Но мужик на работе…
— Да. Причина третья. — Татьяна повернулась, смотрела на него, будто впервые. — А когда я после операции слегла? Температура под сорок, еле дышала. Помнишь?
Иван почесал затылок. Смутно всплыло в памяти — да, жена болела, но тогда на заводе аврал был…
— Ну, было дело.
— Кто за мной ухаживал? Кто в аптеку бегал? Даже стакан воды не подал. Причина четвёртая.
Она села напротив, сложила руки на коленях. Иван вдруг заметил: она похудела. И седины в волосах — когда это успело появиться?
— Дальше что? — спросил он тише.
— Дальше внуки. Олина Анечка, Витин Стёпка. И куда их на выходные? Ко мне. Кто уроки проверял, кормил, в школу водил?
— Бабушки для того и есть!
— Бабушки. А дедушки? — усмехнулась Татьяна. — Дедушки на рыбалке. Или в гараже с приятелями. «Я, мол, всю жизнь пахал, теперь отдыхаю». Причина пятая.
Ивана передёрнуло. Разговор шёл не туда.
— Тань, хватит. К чему это?
— К тому, — она встала, налила в стаканы морс, — что ты меня не видишь, Ваня. Вообще. Вот я здесь, а ты сквозь меня смотришь. Не знаешь, какой мой любимый цвет, не помнишь, когда у меня день рождения. Я для тебя — как холодильник: есть, и ладно. Причина шестая.
Иван заерзал.
— Да что ты мелешь? Мы же тридцать лет вместе!
— Вместе? — она покачала головой. — Рядом. А не вместе. Ты знаешь, что я полгода хожу в хор?
Он опешил. Какой хор? Жена всегда дома…
— Не знал, — честно признался.
— Вот именно. А там меня слушают. Зовут по имени. Не «мама», не «бабуля» — Татьяна.
Допила морс, поставила стакан.
— И причина седьмая, главная. Я устала быть несчастной. Каждое утро просыпаюсь — и снова этот день. Снова твоё хмурое лицо, если суп пересолен. Снова молчание. Снова одиночество в четырёх стенах.
Иван почувствовал, как сжалось в груди. Неужели всё так? Он ведь не тиран — не пил, не бил, семью кормил…
— Тань, ну хватит. Дом, дети, внуки — всё есть. Живём нормально.
— Нормально, — повторила она. — Вот в чём беда, Ваня. Нормально — это когда не больно и не радостно. Просто существуешь. А мне шестьдесят. И я хочу пожить.
Она достала из шкафа потрёпанный чемодан. Иван обомлел.
— Ты куда?!
— В Тверь. К сестре. Там при ДК народный театр набирает. Буду играть, стихи читать. Может, и не актриса я, но попробовать хочу.
— А я?! А дом?!
— Научишься сам кашу варить. Внуки и без меня вырастут. А дом… — она оглядела кухню, — дом никуда не сбежит.
Иван вскочил, схватил её за руку. Впервые за годы он не находил слов.
— Тань, давай обсудим… Может, я что-то исправлю…
— Что исправишь? — она высвободила руку. — Характер в шестьдесят пять? Привычки? Нет, милый. Поздно.
— Но мы же любили друг друга…
— Любили. Когда-то. Потом ты перестал замечать, а я — уважать себя. И что осталось? Привычка.
Она захлопнула чемодан. В её глазах не было злости — только усталость.
— Я не ухожу от тебя. Я ухожу к себе. КА через год, когда Иван приехал в Тверь с букетом ромашек и новой тетрадью для её стихов, Татьяна вдруг расплакалась и прошептала: “Давай попробуем ещё раз, но уже по-другому”.
