Разлука, перевернувшая жизнь: история одного отца
Мы жили, как в сказке — или мне так хотелось верить. Уютный дом на окраине Подмосковья, крепкая семья, работа в офисе с приличной зарплатой. Ни я, ни родня моей жены Марины не вмешивались в наши дела — да и поводов не было. Наша дочь Анечка, солнышко в пяльцах, светила каждому дню. Всё шло как по маслу… пока не грянул тот злополучный вечер.
Я шагал домой с работы, пробираясь через засыпанный снегом парк — короткая дорога от шумной Москвы до нашего тихого уголка. Ветер выл по-волчьи, фонари еле освещали тропинку, и вдруг из темноты донёсся отчаянный крик: «Отстаньте, ради бога!» Голос был таким испуганным, что я замер, вглядываясь в темноту. Крик повторился, уже ближе, и я, не раздумывая, рванул на звук.
Сквозь снежную круговерть я разглядел сцену: хрупкую девушку, вырывающуюся из лап здоровенного верзилы, который тащил её к полуразрушенному гаражу. В руках она сжимала дрожащего той-терьера по кличке Боня. Я бросился вперёд, ухватив громилу за ворот. Тот развернулся с бешеной злостью и двинул кулаком. Удар обжёг скулу, но я увернулся от второго и со всей силы лягнул его в колено. Он поскользнулся, рухнул на лёд и ударился виском о бордюр. Девушка, не оглядываясь, исчезла в метели, прижимая к груди перепуганного пёсика.
Я стоял, переводя дыхание. Нападавший не шевелился. Под фонарём на снегу расплывалось тёмное пятно. По спине пробежал холод. Я вызвал «Скорую», но ещё до её приезда понял — парень отправился к праотцам. Врачи развели руками, следом явилась полиция, и вместо дома я очутился в кабинете следователя.
С Мариной я увиделся только на суде. Свидания мне не разрешали, отмахиваясь формальностями. Я честно рассказал всё как было: крик, драка, неудачное падение. Та самая девушка даже пришла в суд, но следователь упорно видел во мне убийцу. Самооборона? Ха, «превышение пределов необходимой обороны». Судья огласил приговор: три года колонии. Марина, сидевшая в зале, закрыла лицо руками. Три года — как вечность. Адвокат выбил смягчение, прокурор не стал апеллировать, и я, стиснув зубы, принял свой крест. В камере шёпотом говорили, что могли бы «закатать» и все десять, так что три года — почти подарок.
Колония встретила меня серыми стенами и сырым матрасом. После карантина я ждал свиданий, но Марина не приезжала. В письмах она писала про дела, про Анечку, но всякий раз находилась причина: то работа, то простуда, то срочный отъезд. Я сходил с ума по дочери, мечтал её обнять, но без матери ребёнка в зону не пустят. Письма от Марины стали приходить реже, а мои, которые я слал через день, будто проваливались в чёрную дыру.
И вот — тот день, когда земля ушла из-под ног. В руках оказался конверт с её знакомым почерком. Я ухмыльнулся, предвкушая весточку, но уже через абзац улыбка сползла. Марина писала о разводе. «Устала, Сергей. Не могу одна. Появился мужчина, который рядом. Аня взрослеет, а что будет через три года? Прости». Слова жгли, как спирт на ране. Я смял письмо, чувствуя, как трещит по швам всё, во что я верил. Сосед по нарам, глянув на моё лицо, хлопнул по плечу: «Не кисни, мужик. Выйдешь — разберёшься. Пошли, чифирнём».
За кружкой обжигающего чифиря, среди таких же «птенцов гнезда Петрова», я глотал ком злости. Старший по камере, прищурившись, бросил: «Не ной, паши. Бери нормы, копи на УДО. Время всё расставит по местам». Его слова врезались в память. Я вгрызся в работу: перевыполнял план, молчал, терпел. Начальник отряда, видя моё рвение, подал бумаги на условно-досрочное. Теперь жду вердикта суда, надеясь на чудо.
Что будет дальше? Чёрт его знает. Но одно ясно: я заберу Анечку. Её новый «папочка» и Марина, так легко забывшая наши клятвы, не отнимут у меня дочь. Пусть судьба бьёт — я выдюжу. Ради неё.