Мы жили как в сказке, по крайней мере, мне так казалось. Уютная квартира в спальном районе Екатеринбурга, крепкая семья, стабильная зарплата. Ни я, ни родня моей жены Алины не лезли в наши дела — да и причин не было. Наша дочь Даша, маленькое солнышко, светила нам каждый день. Всё было хорошо… до того самого вечера.
Я торопился домой с работы, шагая через парк, который отделял наш квартал от шумного центра. Снег хрустел под ногами, фонари тускло мигали, и вдруг из темноты раздался отчаянный крик: «Отстаньте, пожалуйста!» Голос был такой резкий, что я остановился, вглядываясь впереди. Крик повторился, ещё ближе, и я, не раздумывая, рванул на звук.
Сквозь снегопад я разглядел девушку, которая вырывалась из хватки здорового мужика. Он тащил её к полуразрушенной стройке. В руках она держала дрожащего той-терьера. Я врезался в мужика, схватив его за куртку. Тот обернулся с бешенством, размахнулся — удар обжёг щёку, но я увернулся от второго и со всей силы пнул его в живот. Он оступился, упал, ударившись головой о замёрзший бордюр. Девушка, не оглядываясь, исчезла в темноте, прижимая к себе пса.
Я стоял, переводя дух. Нападавший не двигался. Под фонарём алело тёмное пятно, растекающееся по снегу. Мне стало холодно не от мороза. Я вызвал скорую, но понимал — поздно. Врачи только развели руками. Полиция привезла меня в участок, сыпала вопросами.
Алину я увидел только в суде. Следователь не разрешал встреч, отмахивался от моих просьб. Я честно рассказал всё: крик, драка, случайный удар. Та девушка даже пришла на суд, но следователь упорно видел во мне преступника. Самооборона? Нет, превышение. Судья огласил приговор: четыре года колонии. Алина, сидевшая в зале, сжала кулаки, слёзы катились по её лицу. Четыре года… вечность. Адвокат выбил смягчение, прокурор не стал апеллировать, и я, сжав зубы, принял решение. В камере шептались, что могли дать и все десять, так что четыре года — ещё легко отделался.
Колония встретила промозглыми стенами и серыми буднями. После карантина ждал свиданий, но Алина не приезжала. В письмах писала про дела, про Дашу, но всякий раз находилась причина, почему не может приехать. Скучал по дочери, мечтал её обнять, но без матери ребёнка в колонию не пустят. Письма от Алины приходили всё реже, мои же, которые я слал чуть ли не каждый день, будто пропадали в никуда.
А потом был тот день, когда всё рухнуло. В руках — толстый конверт. Я улыбнулся, узнав её аккуратный почерк, но с каждой строчкой улыбка таяла. Алина писала о разводе. «Устала, Сергей. Не справляюсь одна. Появился человек, который мне помогает. Даша растёт, а что будет через четыре года? Прости.» Буквы жгли пальцы. Я смял письмо, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Сосед по нарам, глянув на меня, хлопнул по плечу: «Не вешай нос, браток. Выйдешь — разберёшься. Пошли, чифирнём.»
За кружкой горького чифира, среди таких же как я, я еле сдерживал злость. Старший по камере, прищурившись, буркнул: «Хватит ныть, работай. Выполняй нормы, копи на УДО. Время само рассудит.» Его слова засели в голове. Я взялся за работу как одержимый: вкалывал за двоих, молчал, терпел. Начальник отряда, видя это, подал ходатайство на условно-досрочное. Теперь жду решения, надеясь на свободу.
Что дальше? Не знаю. Но одно ясно: я сделаю всё, чтобы вернуть Дашу. Её новый «папа» и Алина, так легко предавшая нас, не отнимут у меня дочь. Пусть жизнь бьёт — я выстою. Ради неё.
