Он силой вырвал её за порог и захлопнул дверь. Аксинья кинулась вперёд от инерции, запнулась и упала на деревянный настил двора. Сбросив пыль с ладоней, села на мокрые доски, осторожно прижала к себе пылающую щёку, а потом скользнула к нижней губе. На пальцах остался багряный след ничего нового: муж опять разорвал её губы. Щёка болела сильнее.
В очередной раз Дмитрий не смог удержать себя. Такое случалось с ним часто.
Аксинья вернулась к двери, прислонив лоб к шершавой древесине, пытаясь отдышаться. С зазвуком двери доносились громкие всхлипы их дочери Людмила и Нина, которые росли вместе с Дмитрием. Сердце сжалось от боли он бы хотел их не обидеть Она коснулась языком отёкшей, солоноватой губы результат новой ссоры, вспышки слепой, неугомонной ревности.
Всё началось с одной глупой улыбки. На собрании в деревне Тешино, около Тулы, начальник колхоза, мужика лет пятидесяти, лихой и краснолицый, пошутил о богатом урожае. Аксинья, стоявшая рядом, рассмеялась от вежливости. Это заметила Галина, сестра Дмитрия. Её взгляд, острый как игла, задержался на Аксинье чуть дольше, чем нужно. Хватило. Не откладывая, Галина всё пересказала брату, добавив, наверное, свои комментарии. Она привыкала так делать, зная, на что способен Дмитрий в ярости.
Аксинья оттолкнулась от дверного косяка, дрожа, и пошла к завалинке. Села на холодный бревенчатый столб. Сентябрьский вечер был тёплым, но от земли уже чувствовалась ночная стужа. Холодный ветер пробирался под тонкий платок. Хотелось к печке, к детям, но куда идти? К родным Дмитрия? Галина первая бы встретила её у порога с едким словом. Родных почти не осталось. Мать умерла год назад. Слезы, горячие и горькие, катились по щекам от мысли о маме, её ароматах сушёных яблок, тихих ласковых словах, которые могли бы унять любую боль. А теперь её уже не было.
«Как же так? думала она, глядя в набирающие силу сумерки. Чем я провинилась, чтобы сидеть у запертой двери, как бездомный пес, и не видеть выхода?»
Всего семь лет назад… Семь лет. Она закрыла глаза, и сквозь солёную влагу слёз появился образ, где была счастлива: любил её Иван, обе семьи готовились к свадьбе.
***
Воздух был густой, аромат скошенной травы и приближающегося вечера. Они шли рядом Аксинья и Иван, который её безмерно любил.
Завтра, тихо произнесла она, глядя в сторону заката. Я даже не могу в это поверить.
Иван крепче сжал её руку. Его большая, тёплая ладонь полностью охватила её тонкие пальцы.
Я могу, ответил он, я верил в это с того дня, когда ты в споре залезла на рябину за мячом и боялась спуститься. Помнишь?
Аксинья рассмеялась.
Помню. А ты внизу стоял и кричал: «Прыгай, я поймаю». И действительно поймал.
Их любовь была большой буквой. Всё село знало об этом. Но в начале пути стояла Галина Замятина, сестра того самого, кто стал мужем Аксиньи. Иван нравился и ей, а кому не нравились его озорные глаза и упрямый чуб? Галина, охваченная завистью, делала всё, чтобы они разошлись, шептала гадости за спиной: что Аксинья не пара для Ивана, что их семьи бедны. Подгоняла других девочек отдаляться от Аксиньи, называла её недотрогой и выскочкой.
Но грязь не прилипала к Аксинье, как к стеклу: она скользила сквозь неё, оставляя поверхность чистой. Галина лишь злилась сильнее, её желчь сжигала изнутри. Иван же относился к слухам с ухмылкой.
Я не ангел, отмахивался он, когда ктото пытался рассказать очередную сплетню. А Аксинья она другая. Не пытайтесь меня обмануть.
Их отношения, несмотря на молву, оставались невинными: прогулки к дому, разговоры у калитки, робкие поцелуи в щёку. Всё изменилось за месяц до свадьбы. Чтото в Иване изменилось.
Раньше он, провожая её до калитки, лёгким сердцем отрывался и махал рукой. Теперь он обнимал её так крепко, будто хотел поглотить, и не отпускал.
Иван, что с тобой? спросила Аксинья, чувствуя напряжённые мышцы.
Не знаю, отозвался он, уткнувшись в её волосы. Чувствую, будто больше не увижу. Сердце сжимает.
Глупости, шептала она, гладя его по стриженной голове. Мы всегда вместе. Завтра увидимся.
Завтра вздохнул он, и в этом вздохе звучала ненаписанная тоска.
Позже мама Аксиньи, вздыхая, говорила: «Он чувствовал, дочь. Молодым сердцем знал, что скоро будет разлука».
В вечер перед торжеством он не сдержался.
Иван, подожди лишь одну ночь мягко просила её Аксинья. Но Иван охватил её страстью, губы и прикосновения растопили её. Они полулежали под огромной ивой, ветви которой скрывали их от посторонних глаз. Никаких прохожих ночью не было, место было уединённым. Шёпот Ивана был горячим, руки дрожали, поднимая подол её платья.
Не могу ждать дальше, сказал он. Завтра ты всё равно станешь моей женой.
Она не сопротивлялась, желая того же. Ночное небо, усыпанное звёздами, казалось, плывёт перед глазами Аксинья стала женщиной под сенью ивы, в густой тени, пахнущей землёй и разнотравьем.
После того, как он вытер ей влажные от слёз щеки, Иван, счастливый и умиротворённый, пошёл домой. По дороге, переполненный эмоциями, он решил искупаться в реке. Что случилось в темноте, никто не узнал. И нашли Ивана на следующий день, когда должна была состояться свадьба его тело затянуло холодное течение реки.
***
Горе обрушилось на Аксинью с размаха. Она иссохла, стала тенью самой себя. Дни напролёт сидела у окна, в которое Иван когдато бросал мелкие камешки, теребя в руках свадебное платье белое шифоновое с кружевными рукавами, которое сама вышивала долгими зимними вечерами. Тонкие пальцы перебирали кружева, будто в этом ритме можно найти ответ.
За что? шептала она, едва слышно. За что?
Мать, глядя на дочь, плакала украдкой, вытирая слёзы краем фартука. Она боялась, что дочь сломается, как сухая ветка, и уйдёт за мужем.
В тот момент, когда в доме воцарилось безмолвное отчаяние, на пороге появилась Галина. Та самая. Стояла, опухшая от слёз, в простом ситцевом платье, глаза полны раскаяния.
Аксинья бросилась к ней, упав на колени и обвивая её худые ноги. Прости меня! Ради Бога, прости все мои гадкие слова! Ивана уже нет и нам больше нечего делить. Давай дружить? Как в детстве?
Аксинья сидела как кукла. Мать, прислонившись к дверному косяку, тревожно наблюдала. Не поверила, что человек может измениться в миг, словно сменив кожу. Но Аксинья вдруг пошевелилась. Тихий, прерывистый вдох вырвался из груди, а потом хлынули слёзы горькие, исцеляющие, громкие. Она обняла Галину, прижалась к её плечу и плакала, выплакивая всю боль.
Ну ладно, тихо вздохнула мать. Может, Галя и поможет. А то и без неё не выжить.
Так началась странная, непонятная многим дружба. Галина от Аксиньи не отлипала: ночевала у них, целыми днями сидели рядом, шептались. Галина стала щитом Аксиньи от мира, её единственным якорем в море горя.
Потом появился Дмитрий, двоюродный брат Галины. Высокий, спокойный, с серьёзными глазами. Сначала Аксинья отвергалась, уходила в себя.
Я не могу, Галя. Это предательство, говорила она.
Какое предательство? убеждала подруга, гладя её по волосам. Жизнь продолжается, Аксинья. Дмитрий хороший, надёжный. Он тебя полюбит, я уверена.
Под натиском Галины Аксинья сдалась, согласилась выйти за Дмитрия замуж. Свадьба была тихой, скромной, без лишних глаз.
Через девять месяцев после смерти Ивана в селе пошли сплетни. Сначала тихий ручей, потом полноводная грязная река. Аксинью осуждали, указывали пальцами, бросали клеймующие реплики: «Траур не выдержал! Совсем зазнала!», «Может, была неверна? Что случилось в реке», «Не сберегла честь, опозорила семью».
Самое страшное оказалось позже: из разговоров они узнали, что источником грязного потока стали уста самой Галины, их лучшей подруги. На посиделках у колодца она вздыхала и говорила соседкам: «Бедная моя Аксинья, я её как сестру люблю, но правду не скрыть Ивана уже нет, а Дмитрий слишком поспешил жениться» И её ядовитый намёк стал искрой, подогревшей месть.
Идиллия, которую Аксинья так старательно строила, рассыпалась, как свадебный торт. Дмитрий оказался вовсе не тихим и надёжным. Всё началось с фразы, сказанной после первой ночи: «Да ты порочная», прошипел он, глядя на неё с ненавистью. Слово «порочная» пронзило её, будто кусок льда в сердце. Ласковый ухажёр исчез, заменив его грубый, злобный человек с постоянно нахмуренным лицом. В доме нависла тяжёлая завеса ругани, а его ревность стала слепой, безграничной.
Он ревновал её к продавцу в лавке, к почтальону, даже к старику Никите, которому уже за восемьдесят. Старик выходил погреться на солнце, а Аксинья из вежливости могла поздороваться этого было достаточно, чтобы Дмитрий завопил:
Опять своему старикам глазки строишь? Я всё вижу!
Беременность наступила почти сразу. На свет появилась девочка. Дмитрий хотел сына, а Аксинья, надеясь смягчить его характер, ждала мальчика. Когда родилась Нина, он ругнулся:
Снова девочка? Мне нужен сын!
Он стал кричать, что дети не его, отказываясь принимать их. Дома он молчал, будто образцовый семьянин, но в реальном быту страх и молчание правили.
Когда мать Аксиньи умерла, её руки опустели, и Аксинья осталась одна с двумя малыми. Дмитрий нашёл новую «моду» выпрасывать её из дома ночью, бросать в сенник, закрывать дверь замком и подшучивать. Он крикнул:
Иди к деду Никите греться!
Она сидела на холодных ступеньках, обнимала колени и плакала, глядя на беззвёздное небо, пока за дверью слышался плач детей. Сжав губы, она стирала слёзы и стучала в дверь, требуя впустить обратно.
Ночь тянулась, а Аксинья, превратившись в сталь, собрала решимость. На рассвете, когда первый петух кукарекал, она встала, несмотря на боль в ногах, и пошла к двери.
Дверь открылась. Стоял Дмитрий, сморщенный, с тяжёлым взглядом.
Что встаёшь, как столб? Иди, завтрак готовить, бросил он, отвернувшись к столу.
Аксинья молча вошла, не взглянув на него. Она знала, что он уйдёт на поле и вернётся лишь к ночи. Как только за ним захлопнула калитка, в доме зашевелилась работа. Она быстро выкопала из тайника под полом старый саквояж, собрала самое необходимое: небольшие сбережения, зашитые в пояс, смену белья, несколько игрушек и фотографии с матерью. Одежда для дочерей самые тёплые вещи, хоть на улице было не так уж холодно.
Мамочка, куда? спросила старшая дочь Людмила, испуганно.
В новую жизнь, дочь, ответила Аксинья, тихо, но решительно.
Они вышли через огороды, миновали сломанные заборы, стараясь не попасть на глаза соседям. На просёлочной дороге, ведущей из села, Аксинья тяжело дыша, оглянулась. Позади оставалось горе, впереди неизвестность.
Вскоре их остановила огромная пыльная фура, громко скривив тормоза. Из кабины вылез улыбчивый парень.
Подвезти куда-нибудь, сестрёнка? крикнул он.
Аксинья кивнула. Водитель, Саша, помог ей загрузить саквояж в кабину и разместил дочерей на спальном месте.
Дорога была долгой. Саша, разговорчивый и добрый, пытался развеселить тихую попутчицу. Аксинья, глядя в окно на мимо проносящиеся поля, открылась ему: рассказала о Дмитрии, его ревности, ночных изгнаниях, постоянном страхе. Саша кивнул, задумавшись.
Знаешь, есть место недалеко от города, где крупная фирма покупает землю под тепличное хозяйство, ищут первых работников, обещают жильё, сказал он.
Аксинья решила попробовать. Прибыв в поселок, она жила сначала в квартире у бабушки Шуры, доброй старушки, которая, выслушав её историю, почти не брала денег. Работала в теплицах с рассвета до заката, тяжёлая работа, но честный труд, её ценили. Когда построили первые дома для персонала, ей досталась небольшая квартира. Получив ключи, она расплакалась от облегчения.
О жизни с Дмитрием Аксинья старается не вспоминать эти воспоминания как старые раны, болят только при прикосновении. Новых отношений она не заводит. Главное чтобы дочери были сыты, одеты, здоровы и счастливы. Больше ей ничего не нужно.
«ХИ, глядя на улыбающихся девочек, она наконец ощутила, что её сердце вновь способно верить в мир, где любовь и свобода живут рядом.
