Собственная семья
Снова посмотрела я на избушку. Вроде, все готово: банты на дочках завязаны, Федор лицо помыл, Анна Степановна уже принарядилась. Только вчера раздался звонок в домашнем телефоне — знаешь, тот, что в сельской райадминистрации, из-за чего я так спешила домой. Алексей вернётся сегодня, да с сюрпризом. Месяцы прошли с тех пор, как он уехал в город заработывать. Говорил, что нужно укладывать деньги на крышу, на учебники девочкам, на… жизнь.
Плакала я тогда:
— Леша, как такая семья может быть, когда отец в городе, а дети с матерью — в безнадёжной деревне?
— Ты чего ревёшь будто на похоронах? Сама видишь — работа в деревне? Представляешь, сколько бы стояло жильё для всех нас в городе? Лучше я один, тем более, в городе цены поднимают исподтишка.
— Я всё понимаю, Лешенька… Но как-то несправедливо. Может, я с тобой…
Он отмахнулся:
— Тань, ты, сейчас как безумная, ведёшь себя. Одному дешевле — ты же не знаешь, как в городе всё расценено!
А я… мне было страшно. Но истина на нём: деньги нужны, работа у меня тут есть, дом не бросят. Плакала, плакала, но отпустила.
Первый перевод пришёл через месяц. Надела я лучшее платье, когда зашла в почтовый пункт. Меня там застала вся деревня — и как ты знаешь, о чём они говорят? шепчутся про то, как Лешка меня бросил, мол, теперь фасонная баба с выводком. Ну и показала им. Получала я в первые, когда к пенсиям шла половина деревни — пусть себе смотрят.
Вздохнули, завистливо глядели. Хотя, может, так и есть.
А вчера Леша звонил. Интересно, что за сюрприз. Главное, что он сам вернулся! Баньку истопила, чтобы как следует помыл, помохался… Дети дома, нет им возможности…
Анна Степановна морщилась:
— По чём как коза скачишь? Неужели так может, чтобы блудный сын домой пришёл?
— Анна Степановна, он, в конце концов, ваш сын… И старается, деньги зарабатывает.
— Ой, Тань! Тее ли он работает, чтобы деньги заработать, или просто отвязаться от семейной ноши?
Я вздохнула. В каком-то смысле мать в права. Мужики в деревне получали иначе. Хватало на жизнь. А Леша — не тот. Сказал, что за копейки жить глупо. Просто сидел у нас кладовщиком, да иногда склад открывал… На том, что получал, не кормить-то и не одевать. Я об этом не думала. Он стал другим… Ради семьи.
— Мам! Вон папка!
В зеркало ещё раз взглянула. Должно быть, все в порядке. Надо не опозориться перед мужем, да соседи на заборах — все смотрят.
Вышла наружу, и вот он — Алексей, и сюрприз за ним. Метр шестьдесят, косы желто-рыжие, вроде бы высокая прическа…
Стояла как каменная. В глазах чувствовала взгляды соседей. Алексей впустил её в забор, домой зашёл сам.
— Здравствуй, Таня.
— Здравствуй, Леша. Что происходит?
— Это Антонина… Женюсь на ней буду…
Мне душа в пятки упала.
— А где я, Леша? Как дети?
— Тань, не шуми! Пойдёмте домой, разберёмся.
А вот от дверей Анна Степановна:
— Лешка, проваливай!
Он недоумённо:
— Мам, ты что — сына оставить не хочешь?
— Сына у меня больше нет!
И ушла, ворча в возрастной боли. Из двора:
— Правильно поступила, Степановна! Такого сына в шею!
Алексей застрял. Антонина тянет за полы:
— Леш, продать дом не получилось? Ты же говорил, что он твой!
Мне в обморок бы. Дом, конечно, был Лешин. Примчёл он, когда под венцы шли, сказала его мать, благо, что свекор скончался, дом оформил на Лешину руку. И теперь вот…
Повернулся, взял Антонину, и — вперёд. Каблуки сабли в землю впиваются, но идёт.
Я в дом зашла, на кровать упала. Кричу, выла. Дети — ко мне.
— Мама… Не плачь.
Думала, что конец. Оказалось — ещё нет.
Неделю спустя: внезапно рядом автомобиль, такой, раньше в деревне не видела. Из него — двое: пожилой и молодёжка. Тот молодой — сразу ко мне:
— Иванова Татьяна?
— Да.
— Нужно освободить дом. Вот документы. Приезжает новый хозяин.
Народ собрался.
— Чего Лешка выдумал? Мать, жену, детей на улице оставил?
— Ни-ни!
Мужчина оглядывается.
— Люди, в здравом уме бы не шалили! Дом — продан.
Но народ — не слушает. Кто-то к участковому бегёт.
— Вот и вышли из ума! Рассчитайся!
Долго объясняли, разговоры по часу. Деревня — у дома. Анна Степановна — рюмка валерьянки, дети — к бабушке. Федор — с раздражением, близняшки — плачут, не понимая.
Участковый:
— По закону всё. Лешка продал. В суд можно попытаться…
К мужику обращаюсь:
— Чтобы завтра дом был свободен. Вот список: мебель остается.
Уехал. Я с бумагами…
Ивановна, старушка с краю деревни, шепчет:
— Пойдём ко мне. Дом большой.
Соседи помогают. Никто — ни слова.
Год прошёл…
— Танечка, смотри, какие девчонки молодцы!
Улыбаюсь. Пачка грамот после первой учебной парты.
Ивановна и Степановна за столом, в унисон разглядывают листочки. Подружкися, чаи пьют, грядки ухаживают. Очень быстро стали как родные. Как-то так случилось, что Анна Степановна мне в ноги упала:
— Прости, Таня… Не знаю, что дальше делать.
Подняла. Что говоришь — уходить? Я сама за него иду, не тянул! Семья у нас! Понятно?
Обняли, с ними дети — куча слёз.
Не хожу мимо своего дома. Дачу используют богатые какие-то. Пусть.
— Мам! Папка приехал!
Ахнула.
— Лешка?
— Да. С чемоданом.
Стоит у калитки. Антонина его, полгода назад, кончит. Когда деньги кончились — вон из квартиры. Понял, что натворил. Назад — не может. Нельзя. Дома — нет. Работал — неудачно. Начал опять дворит.
На крыльце — я, с руками. Старушки сзади. Люди уже бегут.
— Что тебе надо?
— Ты, Таня, как будто не рада!
— Радость есть, если бы стол, банька…
— Но не на улице вы живёте! Голодая пришёл… О детей помнить хотел!
— М-да… Подарков не привёз?
— Временные трудности…
— Видно, не из-за трудности он пошёл.
Из толпы:
— Уйди, урод!
Алексей уже ноги ставит, ну точно не будет в сердцах болтаться. Елки, я его вёсны летает.
— Может, пригласишь в дом?
— Давай.
Взяла вилы и — к нему. Улыбка спало, руки крепко.
— Не притворись, что не виноват…
В толпе:
— Убьёт! Беги, Лешка!
Он — в бег. Чемодан тянет, вилы — в спину. Людишки — «Даёшь, Танька!»
Вернулась через десяток минут. Улыбаюсь.
— Пошли в дом. Торт к празднику купила.
Закрыли дверь. Нечего чужим мешать. У нас — семья.