В тихом провинциальном городке под Самарой, где тополя шепчутся на ветру, а летняя жара растворяется в сумерках, жила пара — Анастасия и Денис. Пять лет их брака текли размеренно, как Волга в ленивом изгибе. Их двушка в центре, украшенная кружевными занавесками и запахом домашних пирогов, была для Насти крепостью. Но всё рухнуло в тот вечер, когда Денис принёс с завода чужую беду.
Его родители — пенсионеры с мечтой о коттедже под Тольятти — возвели хоромы с мраморными ступенями, но забыли про газовые счетчики. Теперь их дворец стал ледяной ловушкой, а пенсии утекали, как песок сквозь пальцы. Свекр со свекровью решили: зиму переждут у сына.
— Твои родители с их кавказской овчаркой? В наш дом? — Настя стиснула вилку, оставив царапины на скатерти. — Помнишь, как твоя мать сказала мне: «Сама выбрала бедность — сама и гребись»? Пусть теперь греются в своих мраморных покоях!
Она ждала уговоров, но Денис бросил слова, будто камень в прорубь:
— Либо они переезжают, либо мы в ЗАГСе разводимся.
Тишина в комнате стала густой, как смола. Настя представила, как свекровь переставляет её фарфоровых балерин, а лохматый зверь рвёт обои. Эти люди всегда смотрели на неё свысока — дочь учительницы, не ровня «инженерской династии».
— У тебя же сестра в Уфе, — прошептала она, глядя на отсветы заката в хрустальной вазе. — Их дом — их крест. Не стану я топить печь их гордыни.
Денис молчал, но его глаза твердили: битва началась. Настя чувствовала, как трещина прошла по их жизни, как по тонкому льду. Уступить — значит скиснуть в вечных упрёках. Настоять — остаться одной с кошкой Маркизой и иконой бабушки на полке.
Где-то за окном завывал поезд — то ли приближаясь, то ли увозя что-то навсегда.
