“Отдайте моих детей!” — потребовала сестра, которую никто не видел восемь лет…
Жизнь — штука непредсказуемая. Порой тебе приходится становиться родителем, даже если сам ещё толком не понял, как устроена взрослая жизнь. Не по своей воле, а по воле обстоятельств. Так вышло и у меня.
Меня зовут Василий. Я вырос в детском доме. Когда мне исполнилось десять, туда же попала моя младшая сестра Глаша — ей было всего пять. Мы держались друг за друга как могли. Я отдавал ей последнюю шоколадку, помогал решать задачи, заступался, если кто-то решал её обидеть. Мечтал, что однажды заберу её отсюда, и она больше не будет чувствовать себя одинокой.
Так и случилось. Когда я получил свою первую однокомнатную в хрущёвке и оформил опеку, Глаша переехала ко мне. Мы стали настоящей семьёй. Я крутился как белка в колесе — работал, учился, а она росла: умная, весёлая, училась на отлично, даже в секцию гимнастики ходила. Я ею гордился.
Но всё покатилось под откос, когда Глаше стукнуло пятнадцать. Влюбилась в парня постарше — почти моего ровесника. Серега был, как говорится, «типичный дворовый философ» — без дела, без образования, знал каждый подвал в округе. Я уговаривал её, умолял, но куда там: слёзы, крики, «ты ничего не понимаешь!». А потом — беременность. Сестре не было и шестнадцати.
Пришлось срочно организовывать свадьбу. Через несколько месяцев родились двойняшки — Ваня и Маша. Я старался не лезть в их жизнь, но всегда был рядом. Сперва казалось, что всё наладилось: Серега устроился грузчиком, Глаша сидела с детьми.
Но не прошло и полугода, как она снова забеременела. Я только головой покачал — что поделаешь? Родился Стёпка. А дальше — как в дурном сне: Серегу уволили, запил, Глаша — загуляла, дети всё чаще оставались одни.
К тому времени у меня уже была своя семья — жена Таня, мы ждали ребёнка. Но я не мог просто смотреть, как страдают племяшки. И вот однажды раздался звонок от соседки: дети ревут, никого нет дома. Я примчался — малыши голодные, в грязи, плачут, а их мать неизвестно где. Позвонил Тане, и она, не раздумывая, сказала:
— Забирай их. Веди сюда.
Так в нашем доме появились сразу трое детей. Мы их отмыли, накормили, уложили спать. Неделю крутились как угорелые, но на душе было спокойно: они в безопасности. Через неделю объявилась Глаша — не за детьми, а за деньгами. Сказала, что уезжает с каким-то «бизнесменом» в Турцию, а дети… пусть пока побудут у нас.
Прошло восемь лет. Дети стали нашими. Мы растили их как родных: Ваня и Маша уже в четвёртом классе, Стёпка — во втором. А наша с Таней дочь Катюша — в подготовишке. Они зовут нас мамой и папой. О Глаше никто и не вспоминает. Я не запрещал, но никто и не спрашивал.
И вот, накануне Нового года, в дверь постучали. Мы накрывали на стол, дети вырезали снежинки… Открываю — на пороге Глаша. Рядом мужчина смуглый, в дорогом пальто. Она постарела, но в глазах всё та же упрямая искра.
— Это мой муж, — заявила она. — Мы вернулись. Я заберу детей. Мы уезжаем в его страну.
У меня отнялся язык.
Таня вышла в прихожую, дети — за ней. Глаша с порога начала требовать «вернуть» ей малышей. Но когда Маша, глядя на неё, спросила: «Мама, а кто эта тётя?» — у меня сердце оборвалось. Глаша замерла. Даже не узнала дочь.
— Я твоя мать! — крикнула она. Но Маша прижалась ко мне.
Глаша замолчала. Потом тихо спросила:
— Можно… хотя бы иногда их видеть?
Мы с Таней переглянулись. Помолчали. Наконец я кивнул:
— Приезжайте. Но дети останутся с нами.
Глаша ушла, сгорбившись, не оглядываясь. А мы с детьми вышли во двор — смотреть салют. В небе рвались огни, и я обнимал их всех — своих ребят, чужих по крови, но родных по всему остальному. И знал, что не ошибся тогда, восемь лет назад, когда забрал их в наш дом.
