Звёзды над нами: память о бабушках
У меня, как и у всех, было две бабушки. Совершенно разные, как день и ночь, но одинаково любящие. Одну звали Анна Фёдоровна — мамина мать, другую — Татьяна Фёдоровна, отцова.
Анна Фёдоровна жила в центре небольшого городка, в просторной квартире с высокими потолками, заставленной книгами и старинной мебелью. Отец говорил, что она «городская штучка» — изысканная, с лёгким оттенком высокомерия. Она появилась в моей жизни раньше. Татьяна Фёдоровна же была простой деревенской женщиной. Мама снисходительно замечала: «Четыре класса церковно-приходской, чего с неё взять?» Отец поправлял: «Не четыре, а семилетка!» Она переехала к нам, когда я учился в пятом классе.
Когда мне исполнилось семь, Анна Фёдоровна серьёзно заболела. Мама бросила работу и перебралась к ней, чтобы ухаживать. Мы с отцом остались в нашей маленькой квартирке, купленной на дедушкины сбережения. Первое время нам было весело: отец курил прямо в комнате, а я до ночи смотрел телевизор. Но вскоре стало скучно. Папе надоело варить пельмени, мне — их есть. В конце концов мы переехали к бабушке. Думали — ненадолго, но остались насовсем: на одну зарплату не выживешь, а квартиру сдали.
Пока бабушка болела, я вёл себя тише воды. Её квартира казалась мне загадочной: тёмные кладовки, массивные шкафы, плотные шторы, за которыми я прятался, играя часами. Но иногда перегибал палку.
— Уберите этого сорванца! — кричала бабушка. — Почему его не воспитывают?
— Вот и воспитывайте, — огрызался отец.
— И воспитаю! — грозилась она, но тут же ласково гладила меня по голове.
И воспитала. Меня отдали в школу, а бабушка решила, что я должен учиться музыке — якобы у меня идеальный слух.
— Хоть беситься перестанет, — ворчала она.
Я мучительно выводил гаммы на рояле, считая минуты до конца урока. Отец же направил мою энергию в другое русло — записал в секцию борьбы.
— Калечите ребёнка! — возмущалась бабушка. — У него дар, а вы…
— А вы спросили, хочет ли он ваш рояль? — парировал отец.
Я не хотел ни рояля, ни борьбы. Вообще не понимал, чего хочу.
Когда бабушка поправилась, мама вернулась на работу, а я остался на её попечении. Так и закончил первый класс. Лето стало причиной споров: родители решали, куда меня пристроить, чтобы дать Анне отдохнуть. После долгих препирательств меня отправили в деревню к Татьяне Фёдоровне.
Я боялся. Мама пугала её «семилеткой», Анна Фёдоровна — грязью, жирной едой, рекой, где я утону, грибами, которыми отравлюсь, и лесом, где меня загрызёт волк. Но деревня оказалась сказкой. Бескрайние поля, пруды, тёмный лес на горизонте. Куры, гуси, коровы — всё, что я раньше видел только в книжках. Местные ребята, по просьбе бабушки, взяли меня в своё братство. Носки, аккуратно уложенные мамой, так и пролежали в чемодане — все бегали босиком, не боясь ни грязи, ни коровьих лепёшек.
Татьяна Фёдоровна была полной противоположностью Анне. Тихая, с доброй улыбкой, она смотрела на меня так тепло, что у меня комок подступал к горлу. Невысокая, круглолицая, с морщинками-лучиками у глаз, она пахла свежим хлебом и парным молоком. «Родненький, худющий какой», — приговаривала она, обнимая меня. Еда была простой, но невероятно вкусной: молоко с пенкой на рассвете, яичница с сальцем, драники со сметаной, пирожки из печи. Я пил молоко, которое в городе терпеть не мог, и засыпал, счастливый.
Дни в деревне были чистой свободой. Мы с ребятами ходили на рыбалку, собирали ягоды, парились в баньке, где мужики хлестали меня берёзовым веником. По вечерам мы с бабушкой сидели на крылечке, отмахиваясь от комаров. Она пела старинные песни, рассказывала сказки и истории о войне. Самое страшное — она потеряла троих детей от голода и болезней. Я прижимался к ней и шептал, что люблю её и никогда не оставлю.
Лето пролетело как миг. При расставании бабушка плакала, просила прощения. Я клялся вернуться, но на следующий год меня отправили в пионерлагерь. Она писала письма — коряво, с ошибками, но такие тёплые: «Не похудел ли?» Я пытался отвечать, но слова не шли. Злился на родителей, на Анну Фёдоровну, представляя, как Татьяна сидит одна на крыльце, напевая: «Во поле берёзонька стояла…»
И вдруг неожиданная новость: Татьяна Фёдоровна едет к нам! Колхоз развалился, её дом пришёл в негодность. Я кричал от радости: «Теперь у меня две бабушки!» Все волновались, мама вздыхала: «Как уживёмся?» А отец шептал: «Зато теперь по-человечески поедим».
Татьяна приехала грустная, виноватая, снова просила прощения.
— Хватит нюни распускать! — бодрила её Анна. — Поживём, сколько бог даст.
— Прости, сватья, что в тягость на старости, — плакала Татьяна.
— Какая тягость? Места хватит всем, — успокаивала Анна.
Татьяну поселили в моей комнате, чему я безумно радовался, но старался не показывать, чтобы не обидеть Анну. Удивительно, но бабушки подружились. Анна, хоть и была «ежом», как говорил отец, старалась быть мягче. Они пили чай, размачивая в нём леденцы, спорили, но без злости. Когда Татьяна пекла пироги, Анна ворчала, что это вредно, но тайком уносила пару штук к себе. Все знали, но делали вид, что не замечают.
Анна подшучивала над Татьяной: «Фёдоровна, подстриги свои космы, не в деревне!»
— Где это видано, чтоб бабы в мои годы волосы стригли? — отвечала та, заплетая тонкую косицу.
Иногда они выпивали по стопке.
— Сватья, по двадцать грамм? — предлагала Анна.
— Наливай, — соглашалась Татьяна.
После рюмки они хохотали, вспоминая анекдоты про старость. Один я запомнилВот уже тридцать лет Катя и я сидим на этом же крыльце, глядим на те же звёзды и чувствуем, как бабушки тихонько подталкивают нас друг к другу.