Записи Глафиры Семёновны Терентьевой
Старый дом на Угловской тревожно грохотал шагами мужа:
— Глаша! Ты где пропадаешь?! Бегом сюда! Дело горит!
Вытирала ладони о подол фартука, спешила в горницу:
— Бегу, бегу! С ума сойти, Толя? Что стряслось?
Анатолий Ильич встретил у порога, схватил за локти, глаза горят:
— Слушай! Помнишь Петра Степаныча, моего бывшего начальника? Отставника с прошлой весны?
— Ну? — Насторожилась. Столький задор сулил лишь головную боль.
— Вот только звонил! Квартиру в центре продает, трехкомнатную! Нам отдает за полцены! Помнишь, как я племянника его пристроил?
Опустилась на табурет. Мысли кружились вихрем, словно снежная круговерть за окном:
— Толя, о чем ты? Откуда такие деньги?
Присел рядом на подлокотник, шепотом горячим:
— Рассрочка! Маленькими кусочками! Он к дочери в деревню подается, а нам — простор! Жили веками в нашей двушке, а тут подарок судьбы!
Теребила виски:
— Зачем нам трешка? Дети взрослые. Вон Саша в Твери, Клавдия в Питере. Нам вполне хватает.
Вскочил, заходил по скрипучим половицам:
— Глафира, опомнись! Внукам где гостить? А стары станем — дети рядом? Или сиделку где поселим?
Смотрела на мужа. Три десятка лет рука об руку, а все тот же мечтатель. Все мерещится ему счастье за углом, только руку протяни:
— Сколько? — выдохнула осторожно.
— Первый взнос — триста тысяч руб. Далее по пятьдесят ежемесячно.
— Триста?! — чуть не свалилась с табурета. — Шутки плохие! Где наберем?!
Присел, ладони мои в его натруженных руках:
— Помнишь бабушкино кольцо? То, с сапфиром? В ломбарде оценивали — в четыреста потянет!
Отдернула руки ледяными:
— Кольцо?! Ты рехнулся, Анатолий?! Матушка твоя на смертном одре вручала!
— Да и что? — развел руками. — Жила бы душа нараспашку. В центре города!
— С выплатами не справимся? Болезнь? Работу потеряешь?
— Не накаркивай! — отмахнулся. — Случай раз в жизни! Не упустим!
Подошла к запотевшему окну. На стекле дождевые струйки переплетались, словно тревожные мысли:
— Толя, ты с детьми говорил? Их мнение?
— Да разве не обрадуются? Представляешь, Клавка ахнет? А Сашка гордиться будет — родители в центре живут!
Клавдия — школьная учительница, вечно в хлопотах. Сашка после армии в Питер подался, редко весточки шлет. Обрадуются? Сомнение грызло:
— Погоди, — повернулась, спиной к окну. — Не спеши. Подумаем, посоветуемся.
— С кем?! — всплеснул руками. — Петр Степаныч завтра задает стрекача! Сегодня решать! Иначе скупят!
— Почему именно нам? — вдруг спросила. — Разве у него друзей-приятелей нет?
— Говорит… мы надежные. Проверенные.
Голос дрогнул. Анатолий теребил край занавески, избегая моего взгляда.
— Толя, вся правда?
— А что скроешь?
— Не знаю. Чую, недоговариваешь.
Помолчал, вздохнул глубже:
— Ладно. Маленькая загвоздка. Ремонта требует квартира. Приличного.
— Какого?
— Сантехника, проводка, полы… Штукатурка отстает особо…
— Толя! — вновь на табурет. — Это ж особые затраты!
— Зато потом — царская жизнь! — загорелся он. — Всю жизнь грезил о таких хоромах! С лепниной, под старину! Такой случай!
Видела в его глазах тот же огонек, что тридцать лет назад у сиреневого палисадника. Тогда тоже грезой жил. Поверила. Замуж пошла, детей подняла, гроши копила. А он все парил в облаках.
— Ладно, — прошептала. — Но смотри: завтра сама гляну квартиру. Трезво оценим ремонт. Клавдию с Сашей впутаем. Тогда решим.
— Уже договорились! — засветился он. — Завтра на зоре — смотрим!
Ночь проплакала. Словно надвое рвали: муж, по сути, прав — почет да место. Рискнуть? А старый дом — весь особенный. Здесь дети выросли, стены помнят их шаги…
Утренний дом на Соборной — старинный, с лепными потолками да дубовыми лестницами. Петр Степаныч ключом скрипнул, переступила порог — и остолбенела:
— Потоп тут был?
— Сверху соседи припустят иногда, — виновато мямлил он. — Пустяки
И с тех пор мы живём в этой холодной просторной клетке, где эхо смеётся над нашими глупыми мечтами.
