Скамейка на двоих
Снег уже сошёл, но земля в нашем московском дворике ещё была темно-серой, влажной, а на дорожках едва заметные полоски песка, что дворник Юрий раскидал с утра. Я шёл неспешно, придерживая тяжёловатую авоську с продуктами из «Пятёрочки», настороженно посматривая под ноги уж три года прошло после того неловкого падения, когда руку сломал, но страх остался. Теперь вот любой порожек изучаю, каждую выбоину запоминал.
Жил я один на первом этаже в старой хрущёвке. Когда-то здесь стоял гомон жена, дети, телевизор с новостями на полную, да ещё кот Барсик шуршал по коврам. Теперь только шорох листвы за окном да голоски поодаль. Иногда включу телевизор для фона, но больше гляжу на бегущую строку: не вслушиваюсь просто глаза скользят.
Дочь звонит по выходным, по видеосвязи, когда у неё появится пять свободных минут между бесконечными занятиями внука и походами за покупками. Внук Иван с экрана машет руками, вертит какой-то дизайнерский конструктор. Радуюсь но после звонка опять тишина, будто вся квартира выдохлась.
День у меня расписан по часам: утром зарядка как врач прописал, таблеточки, кашка. Потом короткий маршрут к дворовой скамейке мимо берёз “для кровообращения”, как говорит моя участковая, Татьяна Андреевна. Днём занятие простое: готовка, газета «Аргументы и факты», иногда даже кроссворд. Вечером сериал да вязание кружев настенных. Такой неторопливый уклад поддерживает да, без изысков, зато чувство, что живёшь не просто так.
Сегодня было сквозно: ветер леденящий, зато без осадков. Я дошёл до своей скамейки у детской площадки, опустился на краешек, продуктовую сумку пристроил сбоку, проверил молнию. Рядом носились два малыша в комбезах, мамы болтали, не обращая особого внимания на нас, стариков. Думаю посижу чуть-чуть и домой, не молодею.
Старая знакомая, Анна Фёдоровна, появилась с другой стороны двора. Она тоже давно одна после того, как мужа не стало. Железная женщина, держится достойно: всё аккурат, всё полномерно. Я видел, как она подсаживается на соседнюю скамейку, тоже оглядываясь по сторонам, будто ищет в этом утреннем дворе что-то знакомое.
До аптеки семьдесят три шага, до газетного киоска сто двадцать, до лавки девяносто пять. Всегда так считал, привычка со времён работы слесарем на заводе. Тогда всё измерялось: время ремонта, число деталей, сколько перекуров. Друзья заводские то переехали, то на кладбище теперь лежат. Сын в Питере на строительстве, раз в год наведывается и опять мельком. Дочь через пару дворов, двое детей, ипотека, ей не до старика.
Аптека, хлеб вот и повод опять пройтись, список с крупным почерком жену напоминал. Хотя нет её давно нет, а я только теперь начал писать такие списки.
У лавки с автобусной остановкой я застал только что отошедший автобус. Огляделся. На лавке женщина лет семидесяти пяти, в голубом пальто, синяя шерстяная шапка, сумка у ног. Она смотрела куда-то в глубь двора, не на дорогу.
Я внутренне колебался садиться или нет. С одной стороны, поясницу ломит стоять, с другой неудобно к чужой бабуле подсаживаться. Но подул сквозной ветер, и я решился.
Извините, разрешите присесть? спросил я, наклонившись и вежливо улыбнувшись, как меня мать в детстве учила.
Присаживайтесь, сколько угодно, кивнула она, прижимая сумку.
Мы помолчали. Мимо проехала машина, оставляя после себя запах бензина.
Автобусы нынче по настроению ходят, посетовал я. Только отвернёшься уже уехал.
Вчера, кивнула она, двадцать минут протопталась, а в дождь бы промокла вся.
Я всмотрелся повнимательнее не показалось ли мне её лицо знакомым. Впрочем, дома у нас теперь много новостроек, люди новые.
Вы здесь, в нашем дворе живёте? осведомился я.
Да, отозвалась она, махнув рукой в сторону пятиэтажки: Первый подъезд у магазина. Вы?
За сквером. Девятиэтажка, старый фонд.
Опять повисла пауза. В этих разговорах на остановке нет ничего странного: перебросишься парой фраз и ладно. Но сам вспомнил, что в такие минуты слушать чьё-то дыхание рядом намного приятней, чем ждать автобуса в одиночку.
Вы в поликлинику, что ли? спросила она, взглянув на мой аптечный пакет.
Да, таблетки надо было взять, давление скачет. А вы?
Продукты по мелочи и домой. Да разве дома усидишь старость всё равно найдёт, грустно усмехнулась.
На слове «дома» мы оба притихли. Автобус появился из-за угла, потянулись ожидающие. Я встал, мысленно подбирая, как представиться.
Кстати, меня Степан зовут. Петрович.
Анна Фёдоровна, ответила она сдержанно, тоже вставая. Приятно познакомиться.
В автобусе меня поток людей понёс к задней двери, её я заметил у окна. Поймал её взгляд она кивнула. И мне стало легче.
Через пару дней мы встретились снова теперь уже на скамейке во дворе. Я шёл, опираясь на трость недавно её купил, не от роскоши, а для подстраховки. Заметил, как она улыбнулась: мол, свою компанию нашёл.
Можно к вам? спросил я.
Почему бы и нет.
Посидели. Вокруг шумели дети, гонялись за голубями. Я спросил, как она: одна ли, гуляет ли часто? Выяснилось тоже вдова, сын далеко. Говорит: звонит, но ведь это всё через экран, не по-настоящему.
Вот вы смеётесь, а правда: когда ночью тишина, телефон молчит, только скрип половиц слышен. И сердце будто громче стучит, сказал я.
Эти слова как будто соединили нас. Мы поговорили о погоде, о том, что в районной поликлинике сменили терапевта, что продукты опять подорожали. Потом каждый отправился по своим делам, но на следующий день кто первый, кто второй пришёл в тот же час.
Пошли совместные походы: в аптеку у кого давление проверить, кому рецепт выписать, в магазин сравнить цены, обсудить качество. Анна Фёдоровна жаловалась на электронные очереди у неё кнопочный телефон, не может записаться к врачу.
Запишу вас на планшете, предложил я. У меня дети подарили, хоть какая-никакая, а польза.
Она сначала скептически покачала головой, потом согласилась. Вот сидим на скамейке: я ей показываю, куда нажимать, иногда не туда ткну оба смеёмся, от души, без натуги.
Обратная ситуация: я с коммуналкой мучаюсь ей показываю счета, а она разносит по стопкам: свет, вода, домофон.
Раньше проще было: пришёл в Сбербанк, отдал наличкой. Теперь терминалы, штрих-коды… Глаза сломать можно, бурчу.
Не бурчите, отвечает. Вот за свет, вот за капитальный ремонт. Всё сложим, разберёмся.
Чаем угощает, варенье из крыжовника свое. Такое простое, домашнее утро.
Конечно, не обходится без мелких размолвок. Как-то возвращаемся из «Пятёрочки», завёл я про сына:
Зовет меня в Питер переезжать: «Папа, приезжай, у нас всё своё, будет тебе помощь!» Но я тут всех знаю, тут всё своё, тут друзья и жена покоится.
А мне сын из Екатеринбурга пишет: «Мама, переезжай!» У них дача, место для меня найдётся, а я всё сомневаюсь. Тут у меня корни
Там чужое всё, горячо говорю. Будешь там в углу сидеть, слёзы лить. Не для нас это.
Ну а здесь я кому? тихо, почти без обиды.
У меня от этого сердито внутри. Я хотел было сказать, что мы ж теперь вроде как на одной волне, но не решился. И всю дорогу молчали, попрощался сухо. Дома не спалось, всё переживал.
Погода ухудшилась слякоть, снег с дождём. Я не выходил, а она, может быть, проходила мимо скамейки, оглядывалась. На четвёртый день нашёл в почтовом ящике бумажку: «Анне Фёдоровне. Я в больнице. С. П.» Больше ничего.
Дрожащими руками позвонила в регистратуру, выяснила палату, пришла с яблоками да печеньем. Палата на троих: молодой парнишка, дед у окна, я на средней койке. Увидел Анну Фёдоровну будто легче стало, хоть не признайся себе.
Сердце, сказал я, отложив газету. Ночью прихватило, скорая забрала.
Дочка знает?
Забегала, суп принесла. Сыну не стал звонить у него свои проблемы.
Она про меня спрашивала, говорю, смутившись. Кто такая? Я сказал, что соседка по прогулкам, помогает с квитанциями.
Вижу по глазам ей это слово «соседка» будто ножом резануло. Она гордо смотрит в окно.
Ну, правда же, тихо говорю. Не скажешь же «друг». Не в нашем возрасте уже такими словами кидаться, дочке странно будет.
Вы правы. Но, если хотите знать: я теперь не одна, хотя живу одна, выдохнула, глядя в окно.
Я понял, что глупо прозвучал. В палате сгустилась тишина.
Боюсь я не смерти. А того боюсь, что вот так уедешь на скорой, и никто не узнает. Дети заняты, у всех свои заботы. А вы вот, пришли.
Вижу, у неё в глазах потеплело: «Я тоже считаю таблетки каждый вечер. Страшно быть одной.»
Не смешно, Анна Фёдоровна, ответил я. Тоже считаю.
Потом пришла дочь, принесла свежий супчик, глядит на меня строго, но без злобы. Анна Фёдоровна попрощалась, но обещала заглянуть. Дочь проводила её до лифта.
Спасибо, что заботитесь о папе. Но только не тащите всё на себе, попросила. Если что звоните сразу.
Не беспокойтесь, у меня своя жизнь, у вас своя. Только иногда старость разделить проще вдвоём.
Выписали меня в конце апреля. Вышел на улицу с тростью, начал с малого прогулялся до той самой скамейки. Анна Фёдоровна уже там.
Как вы? спросила она.
Да живой, и слава богу.
Сели, смотрим, как дети гоняют мяч. Потом она вдруг говорит:
Вот говорят не быть обузой. Но ведь мы можем друг другу помогать, сколько можем, пока можем. Главное, чтобы честно было, без обид и нажима.
Можно, согласился я. Но ночью звонить не буду!
И я вам тоже, засмеялась.
Так и завелась у нас негласная договорённость: если одному тяжко другой выручит, но без самоотверженных жертв. Даже договорились: я ей с интернетом помогу, а она мне с квитанциями, но если серьёзная беда звоним детям.
Сын однажды спросил:
Пап, кто такая Анна Фёдоровна?
Соседка, друг по скамейке, ответил я. По старости душам помогаем.
Только смотри, чтобы без доверенностей, засомневался сын.
Я смеюсь: «Взрослый уже, сам решу».
Лето пришло. В нашем дворе за скамейкой закрепилась слава там всегда сидят Анна Фёдоровна и Степан Петрович. Говорим обо всём: от кресел в поликлинике до воспоминаний о молодости.
Однажды вечером она задумчиво сказала:
Я теперь, когда ложусь спать, знаю: если утром не выйду вы будете первым, кто заметит.
Я не только замечу, отвечаю ей, но и на уши всех подниму.
Смеёмся но так становится легче.
Старость, конечно, неотступна: суставы болят, цены на продукты кусаются, таблетки горькие. Но теперь у нас есть своя маленькая опора. Не чудо, не романтика просто своя лавочка на двоих, где можно перевести дух и пойти дальше, каждый своим шагом, но вместе.
