Последний приют. История одной скамейки и одной сломанной судьбы
Полуденное солнце клонилось к закату, щедро разливая свет по запылённым аллеям. На краю ухоженного двора за высоким металлическим забором, под раскидистой кроной дуба, сидел Владимир Сергеевич. Он любил эту скамейку — ближайшую к корпусу, с идеальным обзором всего двора. Здесь он был как летописец среди забытых судеб, слыша каждый шорох, каждый звук подъезжающей машины.
Он откинулся на спинку, вытянув ноги. Тёплый ветерок играл его седыми волосами, будто шаловливый ветер. Глаза были прикрыты, но слух оставался острым. И потому он сразу уловил, как за оградой бесшумно остановилась чёрная иномарка.
Приоткрыв глаза, Владимир Сергеевич бросил взгляд в сторону ворот. Из-за тонированных стёкол ничего не было видно. Через мгновение распахнулась дверь, и на асфальт вылез плотный мужчина в кожаном пиджаке, блестящий от пота. Он быстро открыл багажник и вытащил два чемодана.
— Выходи, мам, приехали. Здесь хорошо, — проговорил он натянуто-бодрым тоном, заглядывая в салон.
За ним, опираясь на трость, вышла маленькая сутулая женщина с усталым лицом. Мать.
— Сынок, отнеси вещи в приёмную… Мне ещё надо кое-куда заскочить, — бросил он, даже не взглянув на неё.
— Мам, быстрее, у меня дел по горло, — уже раздражённо буркнул мужчина, захлопывая багажник.
Владимир Сергеевич едва заметно усмехнулся. «Ну вот, ещё одна… Брошенная, как ненужный хлам…» Сердце привычно сжалось, и он машинально потянулся за таблеткой в кармане.
Через несколько минут дверь приёмной хлопнула. Мужчина выскочил на улицу, втиснулся в машину и уехал, не обернувшись ни разу.
Владимир Сергеевич закрыл глаза. Всплыло воспоминание — его Галина, ещё живая, ещё шепчущая ему по утрам ласковые слова. Всё было пополам — и радость, и горе. Даже мечтали уйти вместе, в один день.
Но однажды утром он нашёл её с открытыми, уже невидящими глазами.
Мир рухнул. Он перестал топить печь, почти не ел. Лежал в холоде и тишине, пока соседка не вызвала телеграммой сына.
Сын приехал на третий день.
— Отец, бери только самое, остальное купим. Поселишься у нас, в гостевой, — уговаривал он, складывая вещи в сумку.
— Рамку с Галей помоги снять, — только и попросил Владимир Сергеевич.
— Зачем она тебе? — вздохнул сын, но, встретив взгляд отца, покорно снял фотографию.
Невестка встретила его сжатыми губами.
— Саша, ну как я мог оставить его там?! — шёпотом оправдывался сын на кухне.
— А у меня, значит, гости теперь под кроватью жить будут? — шипела она. — Дом престарелых не предлагал? Ухаживать ему кто будет? Я? Да ни за что!
Владимир Сергеевич всё слышал. Вышел в коридор, прислонился к дверному косяку:
— Сынок, она права. Оформляй документы. Я разрешаю продать дом. Только не ссорьтесь.
— Вот видишь! — торжествующе воскликнула невестка. — Адекватный человек. Проходите, Владимир Сергеевич, обсудим.
Он встряхнул головой, словно стряхивая воспоминания. Вытер лицо платком и медленно поднялся со скамейки. Нога ныла, но он направился к корпусу — проведать новенькую.
Женщина сидела у двери, маленькая, с платочком в руках. То сжимала его, то аккуратно расправляла.
— С новосельем, — неуверенно начал Владимир Сергеевич. — Меня Владимир Сергеевич. А вас?
— Анна… Степановна, — тихо ответила она.
— Сами решили или…? — спросил он, но взгляд говорил: «Я всё понимаю».
— Сама, сама. Сын у меня важный начальник, внук в юристы пошёл. Всё хорошо, всё есть, — бормотала она, будто оправдываясь перед кем-то.
«Привезли и бросили, — подумал Владимир Сергеевич. — А она твердит: “Всё хорошо”. Только материнское сердце умеет так лгать, защищая своих».
— Я тут ненадолго… Сколько-нибудь посижу — и заберут. Не могу без них, не могу…
Слёзы подступали, но она сжимала губы. Владимир Сергеевич поднялся:
— Всё наладится. Потерпите немного. Я пойду, прогуляюсь перед сном…
Он не обернулся. Не мог.
Утром в коридоре поднялась суета. Сосед по палате равнодушно сообщил:
— Новенькую вынесли. Сердце не выдержало.
Владимир Сергеевич сел на кровать, отвернулся к стене. Без слов.
— Отмучилась, бедняга… Спи спокойно, Анна Степановна, — прошептал он, осеняя себя крестным знамением.
А за окном начинался новый день. Солнце робко касалось подоконников, словно стыдясь осветить мир, в котором брошенных стало на одну душу больше.
