Одна сковородка на двоих
Бывает, люди перестают ругаться. И это уже не о мире. Это о конце. Сергей и Надежда прожили вместе двадцать лет. Не вечность, но и не миг. Сперва — страсть, потом дети, потом бесконечные хлопоты. А потом — усталость. От себя, друг от друга.
Сначала ещё пытались. Кричали, мирились, хлопали дверьми, пробовали понять, простить, начать заново. Но потом наступила тишина. Глухая, как снег за окном. Они перестали спать в одной постели. Разошлись по комнатам. Вроде и не чужие, но уже и не свои. Просто два человека, застрявшие в одной квартире. И самое страшное — стали есть порознь. У него — своя еда. У неё — своя. Свои тарелки, свои полки. Своя жизнь. Это и был конец. Тот, о котором вслух не говорят.
О разводе речи не шло. К чему? Всё и так было ясно. Сергей познакомился с женщиной в доме отдыха. Стал ездить туда один, без Надежды. Татьяна оказалась спокойной, чуткой, умевшей слушать. Писала ему письма, спрашивала о делах, делилась советами. Надежда никого не встретила. Её одиночество было плотным и беззвучным, как узел на горле. Но она не ныла. Просто жила. Будто ждала, что боль уйдёт сама.
Утро выдалось обычным. Кухня залита тусклым светом, в воздухе — запах подсолнечного масла. Надежда стояла у плиты. На конфорке — крохотная сковородка. На ней — одно яичко. Не омлет. Не завтрак на двоих. Просто яичко. Маленькое, как и сама сковородка. Маленькое, как и она. Халат поношенный, волосы — в небрежной завивке. Она держала лопатку и даже не глядела на сковородку. Просто стояла.
Сергей вошёл на кухню. Молча. Поставил чайник, собрался налить себе чаю. Всё уже было решено. Он уйдёт. Скоро. Осталось лишь собрать вещи. Но в этот момент она обернулась. Взглянула на него с такой беззащитной виной, что он будто споткнулся о собственный вздох.
— Хочешь яичко? — тихо спросила она и протянула ему сковородку.
Он словно в стену врезался. Всё всплыло перед глазами. Общага. Один матрас. Один стакан. Одна вилка на двоих. И та же девчонка в халате, только тогда — смешливая, озорная, с чёлкой, как у жеребёнка. Она подмигивала и шептала: «Даже яичко у нас — пополам».
Он поставил сковородку. Обнял её. Прижал, будто в первый раз. И начал говорить. Путано, скомкано. Что был ослом. Что увяз в рутине. Что забыл, чья она. Что всё, что казалось серым, на самом деле было золотом. Может, он и плакал. Она не видела — она ведь маленькая, а он — высокий.
На плите всё ещё лежало яичко. Желток — как позолоченная пуговица. Как знак. Как спасение.
Потом он остался. Стали есть вместе. Молчали по вечерам. А потом — заговорили. Немного. Осторожно. И не сразу — снова засмеялись.
…Любовь не всегда кричит. Иногда она живёт в тишине. В одной сковородке. В вопросе: «Хочешь яичко?» Потому что если тебе его предлагают — значит, ты всё ещё не чужой.
