В те далёкие годы, когда река Волга ещё шептала свои холодные сказки, я, старый рыболов Пётр Алексеевич, только что свёл скудный вечерний улов в плетёную корзину, спешил к своему ветхому вагончику, когда вдруг замер, будто от молнии пронзён. Из плотной утренней мглы донёсся крик, не просто вопль, а предсмертный стон, от которого по спине пробежали мурашки. Женщина её звали Злата, имя, которое в наших краях слышно только в сказках вопила, а за ней слышались панические всплески воды, будто ктото ещё боролся за жизнь на том же берегу.
Не задумываясь, я бросил корзину, из которой серебристые рыбешки упали на мокрый песок, снял тяжёлую простёгованную куртку и рабочие штаны, остался в потёртом белье и бросился в чёрную, леденящую воду. Ветер, будто разъярённый волк, поднимал волны, хлестая меня пеной.
Течение, обычно спокойное, в тот день стало коварным, хватало за ноги холодными, как сталь, руками. В самой глубине, где вода была особенно тёмной, Злата отчаянно барахталась, её тёмные косы то всплывали, то исчезали в бездонной пропасти. Я уже стоял на противоположном берегу, не оглядываясь, пока спасал надувную лодку, а затем спешил в чащу леса, будто бы ища укрытие от яростного ветра.
Когда я, из последних сил, подошёл к тому месту, где исчезала Злата, вода лишь медленно раскатывала кольца. Сердце сжалось в пятках. Сделав глубокий вдох, я нырнул в ледяную мглу, нащупал её куртку, обхватил безвольное тело и, как весло, греб ногами к берегу, чувствуя каждый гребок, как огненный укол в мышцах. Пульс бился в ушах, а дыхание было стоном.
Вытащив её на берег, я, не чувствуя усталости, принялся за спасение: быстро и уверенно накрыл её, применил искусственное дыхание, вытянул мутную рекой воду из лёгких, и она, с трудом, пробормотала хриплый кашель. Затем я собрал угли старого костра, построил из плоских камней настил, наделал из еловой лапы толстый слой, уложил её на импровизированную лежанку, укрыл своей единственной курткой, пропитанной дымом и потом, и с трудом натянул мокрую одежду на её замёрзшее тело.
Тёпло медленно проникало, словно не спешило, а девушка лежала без движения, лишь едва заметный парок от дыхания свидетельствовал о жизни. Холод и шок почти её убили, но я знал, что время её вернёт. Я поднял голову к небу, тяжёлому от низких туч, где даже луна не могла пробиться.
В те же дни мы с Златой и нашим маленьким сыночком Алексеем уезжали на рыбалку, как делали почти каждое лето. Оставив жену с ребёнком в палатке, я отплыл на старой, но надёжной лодке.
Пейте чай, я скоро вернусь с уловом, и будем есть ароматную уху! подмигивал я Злате, и её лицо озарялось беззаботной улыбкой.
Только будь осторожен, Пётр, погода портится, тревожно говорила жена, глядя на надвигающиеся тучи.
Я всё знаю! крикнул я, уже в воде, весла резали гладкую поверхность.
Но небо вдруг почернело, и штормный ветер сдул деревья к земле. Волна обрушилась на лодку, и я зацепил скрытую под водой корягу, как кинжал. Воздух вырвался со свистом, лодка превратилась в кусок прорезиненного бинта. Я попытался плыть, но резкая судорога в ноге от ледяной воды парализовала меня. Течение бросило меня в камни, сознание поглотила тьма.
Я очнулся лишь на третий день, лежа в незнакомой избе, пропитанной дымом и травами. К двери вошёл старик с морщинами, как карта прожитых лет.
Очухался, пробурчал он, поднося мне миску с дымящейся похлёбкой. Пей, травка останавливает кровь. Съешь кашу, иначе дух не вернёшь.
Где я? прохрипел я, слыша название далёкой области. Старик лишь скосил плечами:
Тебя сюда принесли охотники, думали, ты мёртв. Сейчас ты в тайге, где волки воют, а медведи рычат. Здесь лишь лес и холод.
Он рассказал, как живут в тайге: травы, грибы, орехи, ягоды; зимой запасы хранят, а охотники иногда наведываются с гостями. Я провёл в этих стенах недели, пока кровь не вернулась, а старик, хоть и ослабел, продолжал советовать мне, как лечить раны.
Однажды я вырвался из избы, схватив несколько сухих веток, разжёг костёр, заварил в котелке воду и листья смородины с мятой, и ароматный напиток согрел меня, напоминая о Злате, которая любила мяту в чае. С ночи на рассвет я слышал выстрелы и лай собак крик охотников. Я бросился к звуку, падая в грязи, но всётаки нашёл четырёх мужчин в зимних шинелях, которые спасли меня.
Только спустя сутки я добрался до своего города, где, зайдя в знакомую квартиру, услышал от незнакомца:
Утонул ваш муж. Значит, ваша жена думает, что я мёртв
Слова прозвучали, как удар кувалды. Я бросился к отделу милиции, где записали моё заявление, но ответы лишь «Ищем» звучали без надёжности.
Я скитался по городским улицам, где знакомые лица заменились чужими. Друг детства Сергей принёс лишь холодный приём, а бывшая жена Наташа, глядя на меня, заявила о разводе. Деньги были почти отсутствием, а работа лишь тяжёлый труд на старом заводе, где я без документов разливал ароматные сивушные масла по бутылкам, спал в ящиках и терпел постоянные притеснения.
Через полтора года я, истощённый и безнадёжный, нашёл в тайге старый вагончик, отремонтировал его, построил печку-буржуйку и начал новую одинокую жизнь, пока однажды не услышал крик о помощи из той же реки. Я бросился к берегу, схватил тонущую девушку её звали Анастасия, и сразу же понял, что судьба вновь бросает меня в плавание.
Я вывел её на берег, согрел её, и она, открыв глаза, посмотрела на меня с благодарностью. Мы разожгли небольшой костёр, и вскоре к нам подплыла спасательная лодка с четырьмя охотниками, среди которых был юноша с кольцом на мизинце. Я узнал в нём тот же Артём, которого когдато называли сыном моей любимой.
Ты Артём? прошептал я, а слёзы, смешанные с речной водой, скатились по щекам. Я твой отец.
Он, потрясённый, обнял меня, будто боясь, что всё это лишь мираж. Над Волгой засияло утро, и я, старый рыбак, понял, что даже после всех бурь и потерь, река всё ещё хранит в себе истории, которые возвращаются, как весенний поток, к тем, кто умеет слушать.
