В давние времена, когда ещё по ухабистым дорогам России колесили телеги, а в деревнях жизнь текла неспешно, случилась со мной история, о которой до сих пор вспоминать больно.
Моя свекровь, Марфа Семёновна, казалась мне воплощением русской души — широкая, хлебосольная, с открытым сердцем. Она звала меня “золотко”, крепко обнимала при встрече, а я, наивная, верила, что между нами — искренняя приязнь. Но однажды судьба распорядилась иначе, и пелена спала с моих глаз.
Муж мой, Григорий, служил в армии, и наша жизнь походила на странствие. То в Архангельске оседлаем, то в Ростове обживёмся — куда начальство пошлёт. Родные Гриши жили под Тулой, в старинном доме с резными наличниками. Виделись мы редко, но встречи были тёплыми, словно у печи в студёную поруку.
Когда Марфа Семёновна навещала нас, словно вьюга врывалась в дом — всё переставляла, драила, перемывала. Пироги пекла такие, что соседи за версту запах чуяли. Бывало, только я посуду вымою, а она уже снова за дело принимается. “Да ветерок с поля пыль нанёс”, — оправдывалась она, улыбаясь. Но в глазах её читалось иное.
Родилась у нас дочка, Ариша. Купала я её сначала в жестяном тазике, а как подросла — отправила его на чердак, под старые половики да сундук с дедовскими кафтанами.
Год спустя, когда листья пожелтели, пошла я за валенками. Разгребаю завалы на чердаке — и натыкаюсь на свёрток, перевязанный тесёмкой. Внутри — письма. Адресован они были в часть, Григорию. Рука дрогнула, развернула одно, другое…
Марфа Семёновна изливала в них душу. Называла меня “неряхой”, “недорослью”, вспоминала, что учёбу в педучилище бросила. А самое страшное — писала, будто Ариша “не кровь Гришкина”, будто я “примазалась к хорошему роду”. Словно ножом по сердцу.
Мир поплыл перед глазами. Хотелось кричать, рвать эти листы, требовать ответа. Но сжала губы — не время. Ради Ариши, ради семьи нужно было терпеть.
Вечером попросила Гришу принести валенки. Вижу, как он нащупал свёрток, судорожно сунул за пазуху. Куда дел — не знаю. Может, в печь бросил, может, за икону спрятал.
С той поры улыбка свекрови казалась мне горькой, как полынь, а её ласковые слова — фальшивыми, как медный грош. Но молчала. Терпела. Ведь в России издавна говорили: “Сор из избы не выносят”.
