В сырой ноябрьский вечер в городе Златовратск, пропитанном запахом мокрой листвы и дымом из труб, Виктор остановился у витрины подержанного антикварного магазина. Часы — небольшие, изящные, с потёртым циферблатом и тонкими стрелками — будто шептали ему о прошлом. Они напомнили о деде, о днях, когда он, ещё мальчишкой, заворожённо следил, как шестерёнки крутятся под лупой. Виктор смотрел, как стрелки медленно ползут, и вдруг осознал: он не хочет торопиться. Не сейчас. Не туда, где его ждёт конец восемнадцати лет совместной жизни. Внутри всё уже было решено, а снаружи — лишь серый дождь, лужи и холод, от которого ныло в груди.
Виктор вошёл в зал суда с опозданием на пятнадцать минут. Его почти бывшая жена, Антонина, сидела у окна, сложив руки на папке с бумагами. Лицо её было спокойным, но пальцы, перебирающие уголок документа, выдавали напряжение. Она не смотрела на него, не злилась — просто ждала, будто это была не концовка их истории, а очередная формальность. Виктор вспомнил, как они когда-то вместе собирали шкаф в их первой квартире: спорили, смеялись, пили чай с пряниками прямо на голом полу. Воспоминание кольнуло, как заноза, и он проглотил ком в горле, не зная, что сказать.
Судья была быстрой, как осенний ветер за окном. Вопросы, подписи, печать — всё заняло меньше десяти минут. Как будто их общие годы — отпуска, ссоры, ночи под бабушкиным пледом — можно было уместить в несколько сухих строк.
На выходе Антонина сказала:
— Не забудь заверить документы у нотариуса. Сегодня же.
Он кивнул. Хотел сказать «прости», но не понял, за что. Хотел сказать «спасибо», но не нашёл повода. Вместо этого пробормотал:
— Ты… как всегда красивая.
Она взглянула на него, словно на незнакомца, и ушла. Её шаги растворились в шуме дождя, а лёгкий запах её духов застыл в воздухе, будто призрак их прошлого.
Виктор застыл в пустом коридоре суда. Где-то хлопнула дверь, кто-то откашлялся, кто-то говорил по телефону. А он думал: «Это конец? Или всё-таки начало?»
Вместо дома он поехал в мастерскую деда, в старый квартал Златовратска, где время будто замерло. Маленькая комната с низким потолком пахла машинным маслом и пылью. На полках стояли банки с болтиками, коробки с пружинами и пожелтевший плакат «Слава часовому делу!». Ключ от мастерской по-прежнему лежал в его потрёпанном кошельке. Виктор открыл дверь, щёлкнул выключателем. Лампа мигнула, но загорелась, залив комнату тёплым светом, от которого в детстве у него уставали глаза.
Часы на стене тикали, словно отсчитывали ритм его жизни. Виктор сел за старый стол, провёл ладонью по шершавой поверхности, ощущая каждую царапину. Руки дрожали — не от страха, а от внезапного понимания, что в них снова есть смысл. Он достал из ящика часы, которые так и не починил много лет назад. Разобрал их, разложил шестерёнки на ткани, глубоко вздохнул. Собрал. Подкрутил пружину. Тик. Ещё тик. И вдруг — время будто шепнуло: «Я всё ещё здесь».
На следующий день он вернулся. Потом ещё. Через три недели сменил старую вывеску на новую: «Часы на ремонт». Листок висел криво, на скотче, но держался упрямо, будто знал, что это его место.
Люди начали приходить. Бабушки приносили старинные часы с осторожной надеждой. Мужчины в дорогих пальто — с растерянностью, будто сломанный механизм разрушил их привычный мир. Подростки просили: «А можно, чтобы стрелки светились?» Виктор слушал, кивал, чинил. Иногда люди говорили не о часах, а о своих потерях — о разводах, утратах, о том, что сломалось внутри. А он вставлял пружинку, и часы снова начинали ходить.
Однажды пришла девушка — тоненькая, с каштановыми волосами и лёгкой улыбкой. Её звали Василиса. Она принесла отцовские часы — корпус исцарапан, стрелки застыли. Смотрела на Виктора с сомнением, будто боялась, что их уже не спасти.
— Получится? — спросила она тихо.
Он кивнул. Работал не спеша, с паузами, будто прислушивался не только к механизму, но и к её тихой грусти.
Через месяц Василиса вернулась. Без часов, но с пакетом, где лежали горячий чай в термосе и пирог с яблоками. Потом заглянула снова — просто так. Однажды они сортировали коробку с мелкими деталями, и она вдруг сказала:
— Ты же не просто часы чинишь. Ты людей собираешь. Потихоньку. Незаметно.
Виктор улыбнулся — впервые не из вежливости, а потому что иначе не мог. Его сердце, замёрзшее в тот серый судебный день, начало оттаивать.
Через год те самые часы, что он починил для Василисы, тикали в их общей квартире. Рядом стояли книги, ваза с полевыми цветами и фотография с их прогулки у реки. Виктор всё ещё опаздывал — на рынок, на электричку, на встречи с друзьями, на новую жизнь, которая теперь казалась тёплой и настоящей.
Когда Василиса спрашивала: «Где ты был?» — он отвечал:
— Там, где время не уходит, а остаётся.
И этого было достаточно. Потому что время теперь шло не только в часах. Оно шло рядом — в их шагах, в разговорах, в их общем пути.
