В деревне Заречье, что спряталась среди рязанских полей, бабу Марфу не жаловали. Сама людей избегала, да и слово «избегала» — ещё мягко сказано. Ненавидела она их, и в этом селяне сходились. Здоровьем Марфа могла поспорить с волом: плечистáя, высóкая, выше местных мужиков, заставляла их задирать головы, чтобы взглянуть ей в лицо. Но взгляда этого никто не искал — на приветствия она не отвечала, бурчала себе под нос и шла дальше, не поднимая глаз. Вернее, не опуская — рост у неё был богатырский.
Жила Марфа в центре деревни, в старом доме, который, как помнили старики, построил ещё её отец. Дом обступал глухой забор, такой высокий, что заглянуть за него осмеливались единицы. Баба Марфа расправлялась быстро. Однажды летним вечером подвыпившие парни из любопытства полезли на забор — посмотреть, как живёт эта бука. Марфа, заметив их в окно, вышла на крыльцо с дедовским ружьём и, не говоря ни слова, выстрелила поверх голов. С тех пор её двор обходили стороной.
Хозяйство у Марфы было немалое: куры, гуси, кролики, две козы. Селяне судачили: «Куда ей столько? Пенсии хватило бы, а она всё жадничает». Птицу и кроликов Марфа резала сама, везла на рынок в райцентр, где всё сбывала за день. Деньги прятала за пазуху и возвращалась в свой крепкий дом. Из козьего молока делала сыр по старинному рецепту — дорогой, но, говорили, в городе у неё были постоянные покупатели. Птица — откормленная, кролики — упитанные, яйца — крупные, всё без обмана. Марфа цену не сбивала, но товар брали охотно.
Когда в деревне заговаривали о ней, старики вспоминали: Марфа всегда была угрюмой. Мать её умерла, когда девочка ещё ползала по полу. Остались они с отцом — таким же здоровенным и нелюдимым. Через несколько лет он привёз мачеху из соседнего района, но та, прожив месяц, сбежала с чемоданом на станцию. Шептались, что из-за Марфы она не ужилась. Так и остались отец с дочерью вдвоём. Когда Марфа подросла, отец уехал в город торговать и пропал. Убили ли его, ушёл ли за сбежавшей женой — никто не знал. Марфа осталась одна. Навсегда.
Замуж она не вышла. «Кто ж такую выдержит?» — пересудывали в деревне. Годы шли, люди умирали, рождались новые, а Марфа будто застыла во времени. Даже седина её не тронула — голову всегда покрывал платок, из-под которого виднелись лишь массивный подбородок, крючковатый нос и густые чёрные брови, будто вырубленные топором.
Однажды зимней ночью у соседей, Петровых, загорелся дом. Марфа, не говоря ни слова, пришла с багром и, пока пожарные ехали, вместе с хозяевами тушила пламя. Она так ловко разбирала горящие брёвна, что дом потом собрали почти из старого леса — ничего не успело сгореть. Соседи благодарили, но Марфа лишь буркнула что-то и ушла, не оглянувшись.
Когда Марфа умерла, в деревню из райцентра приехала директор детского дома № 3, Анна Ивановна, с воспитательницами и десятком ребятишек. Селяне, больше из любопытства, чем из жалости, толпой повалили в её двор. Там открылся идеальный порядок: курятник, клетки для кроликов, сарай для коз — всё как на картинке. В доме — чистота, но пустота. Стол, стул, железная кровать с провисшей сеткой, старый буфет с одной треснутой тарелкой, ложкой, ножом и кружкой без ручки. У окна — лавка, лоснящаяся от времени, а на печи — аккуратно сложенная одежда. И всё.
На столе лежал конверт, надписанный твёрдым почерком: «Анне Ивановне Беловой от Марфы Семёновны Козловой». Директор взяла конверт, вскрыла и прочла листок, вырванный из тетради. Позже она рассказала: двадцать лет Марфа каждый месяц переводила детскому дому деньги — немалые, они здорово выручали. В записке было написано: «Дом, хозяйство и всё имущество завещаю детскому дТолько теперь, когда её не стало, деревенские поняли, что за грубой внешностью скрывалось раненое сердце, всю жизнь отдавшее тепло тем, кто больше всего в нём нуждался.
