Свекровь рыдала в голос прямо на свадьбе. И только она одна знала, почему.
Гости орали «Горько!», хлопали, в бокалах булькало шампанское, а жених нерешительно чмокнул невесту в щёку. Потом они, как положено, накрылись фатой и изобразили страстный поцелуй — фальшивый, неловкий, будто на сцене. Я всё видела. Не было между ними того огня, из которого рождается настоящая близость. Они перешёптывались, хихикали — будто играли в чужую свадьбу.
Моя подруга Галя выдавала замуж свою дочь — Лизу. Она металась, нервничала, вытирала ладони о платье каждую минуту. Когда гости расселись, она дёрнула меня за руку и прошипела:
— Ты посмотри на сватью! Сидит, будто не свадьба, а поминки.
Я огляделась. Мать жениха раньше не видела и даже не поняла бы, кто это, если бы Галя не ткнула пальцем в серое платье с блёстками. Женщина сидела в углу за дальним столиком, с лицом, будто её только что предали. Голова опущена, платок в руках, губы дрожат. В каждом её вздохе столько боли, что у меня в груди сжалось.
— Может, плохо себя чувствует? — осторожно предположила я.
— Какое там плохо! — фыркнула Галя. — Дрожит за свою квартиру! Боится, что сноха с ребёнком на шею сядут. У сына трёшка от бабки, вот она и переживает, что моя Лиза её теперь отберёт.
— Ну ты даёшь! Ещё не поженились, а ты уже метры делишь! — попыталась пошутить я, но тревога не отпускала.
Я невольно наблюдала за той женщиной. Пока гости ели, пили, смеялись — она не притронулась ни к салату, ни к вину. Даже на сына, который сегодня должен был быть для неё всем, не смотрела.
Когда снова закричали «Горько!», свекровь резко отвернулась к окну, сжала губы до белизны. Я не выдержала и подошла.
— Простите… Вы так расстроены. Всё хорошо?
Она подняла на меня глаза. В них — слёзы, но не от слабости, а от настоящей боли.
— Не могу притворяться, — прошептала она. — Это всё спектакль. Мой сын… не любит вашу Лизу. Она хорошая, светлая. Она верит в любовь, а он… женится назло бывшей.
Я опешила.
— Не может быть… Вы уверены?
— Он сам мне признался. Хотел доказать той, что «счастлив». Я умоляла, кричала, но он упрямый. Думает, если самому больно, то и другим тоже поможет. А я смотрю на эту девочку — у неё глаза горят, она верит. А он… мстит. Меня от этого тошнит.
— Может, всё изменится? Люди же привыкают…
— Хотелось бы верить, — она горько улыбнулась. — Но я не могу с этим жить. Мне жаль её. Очень жаль. А сын… Сын стал мне чужим.
Я молча вернулась к столу. Гале ничего не сказала. Но через два дня она сама позвонила.
— Лиза вернулась. Вещи собрала, молчит как рыба. Ни слёз, ни криков — ничего! Я не понимаю, что случилось! Всё же было прекрасно!
— Жди, сейчас приеду, — бросила я и бросила трубку.
Я ехала, вцепляясь в руль. Мне было больно за Лизу. Но ещё больше — за ту свекровь. За женщину, которая знала, что её сын ломает чужую жизнь, и ничего не могла поделать. Галя и Лиза переживут. Забудут. Найдут других.
А вот она… Она будет помнить. Этот день. Как её сын играл чужими чувствами. Как женился не по любви, а из мести. И как она одна не аплодировала. Потому что не могла. Потому что знала правду.
