Свекровь рыдала в голос прямо на свадьбе. И только она знала, почему.
Гости громко кричали «Горько!», хлопали, в бокалах искрилось шампанское, а жених стеснительно целовал невесту в щёку. Потом, будто по сценарию, они накрылись фатой и сделали вид, что страстно целуются — неестественно, неуклюже, словно в плохом спектакле. Я видела всё. Между ними не было той искры, что рождает настоящее чувство. Они перешёптывались, смеялись — будто играли чужую свадьбу.
Моя подруга Татьяна выдавала замуж единственную дочь — Светлану. Она суетилась, нервничала, вытирала ладони о платье каждую минуту. Когда гости сели за столы, она нахмурилась и потянула меня за руку:
— Посмотри, как ведёт себя сватья. Точно не свадьба у сына, а поминки.
Я огляделась. Мать жениха раньше не встречала и даже не знала, какая из женщин здесь она. Лишь когда Таня кивнула на даму в синем платье с кружевами, я поняла — это она. Она сидела в углу, мрачная, будто её только что предали. Голова опущена, платок в руках. Губы дрожали, а в каждом вздохе — столько боли, что у меня сердце сжалось.
— Может, плохо себя чувствует? — осторожно предположила я.
— Какая болезнь! — махнула рукой Татьяна. — Это она свою квартиру боится потерять! Считает, что теперь сноха с ребёнком на неё «повесится». У сына трёшка от бабушки, вот и переживает, будто моя Светка за неё вцепятся.
— Рано ещё метры делить, невесту едва успели обручить, — пошутила я, но тревога не уходила.
Я невольно наблюдала за той женщиной. Пока гости ели, смеялись, поздравляли — она не притронулась ни к еде, ни к вину. Не поднимала глаз. Даже на сына, который в этот вечер должен был быть самым важным, не смотрела.
Когда снова крикнули «Горько!», свекровь резко отвернулась к окну, стиснула зубы так, что губы побелели. Я не выдержала и подошла.
— Извините… вы очень расстроены. Всё хорошо?
Она подняла на меня глаза. В них блестели слёзы — не от слабости, а от настоящей, выстраданной боли.
— Не могу притворяться, — прошептала она. — Простите, но это — обман. Мой сын… он не любит эту девушку. Света добрая, чистая. Она счастлива, не видит правды. А он… женится назло бывшей.
Я онемела. Не ожидала такого признания.
— Неужели… Вы уверены?
— Он сам признался. Хотел доказать той, что «счастлив». Я умоляла, кричала, просила не губить жизнь. А он упрямый. Думает, что боль можно заглушить, причиняя её другим. А я смотрю на эту девочку — глаза горят, верит в любовь всем сердцем. А он… он мстит. И мне от этого стыдно.
— Может, всё изменится? Люди ведь сближаются…
— Хотелось бы верить… — она грустно покачала головой, — но совесть не даёт. Мне её жаль. Очень. А сын… сын стал чужим.
Я молча вернулась к столу. Тане ничего не сказала. Но через два дня она сама позвонила.
— Света вернулась. Вещи собрала, ничего не объясняет. Ни слёз, ни истерик — молчит. Я не понимаю, что случилось! Всё же было прекрасно!
— Жди, выезжаю, — коротко бросила я.
Я ехала к ней, сжимая руль до хруста в пальцах. Мне было больно за Свету. Но ещё больше — за ту свекровь. За женщину, которая знала, что её сын ломает чужую судьбу, и ничего не могла поделать. Таня и Света рано или поздно забудут. Переживут. Найдут новых, научатся снова любить.
А она… Она будет помнить. День, когда её сын играл чужими чувствами. День, когда он женился не по любви, а из обиды. И день, когда она одна не аплодировала. Потому что не смогла. Потому что знала правду.
Иногда самое тяжёлое — не предательство, а осознание, что твой родной человек способен на жестокость. И молча смотреть, как он разрушает чужое счастье, — хуже, чем самому стать жертвой.
