«Когда все отвернулись, свекровь наконец обратила на нас взгляд. Но время было упущено…»
Мы с Дмитрием вместе больше десяти лет. Поженились, когда мне едва исполнилось двадцать пять. Муж — младший из трёх сыновей. Старшие братья, Сергей и Михаил, давно обустроены: семьи, карьеры, коттеджи под Москвой. Их мать, Галина Павловна, — женщина с железным стержнем. Не из робкого десятка. Подняла троих сыновей одна, ни у кого не выпрашивая помощи.
С первых дней замужества я ощущала её тихую неприязнь. Вслух она не критиковала, но каждый взгляд, каждая пауза за столом, каждое «забыла» резали как нож. Я терпела. Думала: может, не дотягиваю до её идеала? Или она злится, что младшенький ушёл из-под её крыла.
Ведь Дмитрий был её опорой. Пока братья строили свои жизни, он оставался рядом: чинил проводку, сопровождал в поликлинику, слушал вечерние монологи. А потом появилась я. И его мир перевернулся.
Я пыталась стать ей родной. Пекла её любимые сырники, звала на детские утренники, дарила шали с павловопосадскими узорами. Пробовала называть «мамой», но слово застревало в горле. Она отвечала ледяной вежливостью, будто отгораживалась невидимой стеной. Я оставалась чужой — приезжей невесткой из провинции.
После рождения сына Саши Галина Павловна участила визиты. Недолго. Скоро у старших внуков появились сёстры, и наша крошка Анечка перестала её интересовать. На Новый год она мчалась к «первенцам», звонила им по воскресеньям, а наш номер всплывал в её телефоне лишь пятого января. Больнее всего было молчание в мой день рождения — ни слова, если сам Дмитрий не напоминал. Сначала плакала в подушку, потом смирилась. Не каждой дано две матери.
Годы текли. Жили скромно, но без долгов. Дмитрий трудился на заводе, я растила детей. Свекровь маячила где-то на краю нашего мира — редкие звонки, случайные встречи в магазине. Не рвались ни к ней, ни от неё.
Год назад умер свёкор. Удар свалил Галину Павловну. Она сгорбилась, поседела за неделю. Врачи твердили о возрастной депрессии. Старшие сыновья привезли коробку лекарств — и растворились. Мы навещали редко, но чаще них.
Под Рождество она нежданно позвонила: «Приезжайте встречать праздник. Очень одиноко». Согласились скрепя сердце. Всё-таки кровь.
Я колдовала на кухне, нарезая «Оливье», пока она лежала на софе, уставившись в потолок. Спросила про братьев. «Кому я нужна?» — фыркнула свекровь.
Перед бойом курантов она вдруг поднялась, велев сесть рядом: «Вы — моя последняя надежда. Предлагала Сергею и Михаилу — их жёны взбунтовались. Переезжайте сюда. Ухаживайте. Квартиру вашей семье оформлю».
Меня парализовало. Все эти годы — невидимка, а теперь, когда прочие отвернулись, она тянет руку? Где её тепло раньше? Где поздравления внукам? Где хоть капля участия?
Дмитрий промямлил что-то о раздумьях. В машине я взорвалась. Не криком — горьким шёпотом:
— Дима, я не монашка. Не смогу дышать одним воздухом с тем, кто тринадцать лет делал вид, что меня нет. Кто даже открытку Анечке не прислал. Это не раскаяние — страх смерти. Она покупает сиделку квадратными метрами. Но почему платить должны мы? Нашими вечерами, детским смехом, нервами — за её равнодушие?
— Но она же одна… — пробормотал он.
— Одна? Сама выбрала одиночество, гоняясь за «успешными» детьми. Мать не ранжирует внуков по статусу родителей. Мы годами были фоном. Пусть теперь её золотые мальчики доказывают любовь.
Муж молчал. Знаю, ему больно. Но правду не спрячешь.
С тех пор не навещаем. Звоним раз в месяц. Она ворчит: «На вас надеялась». А я думаю — на что? Что променяю достоинство на метры в хрущёвке?
Не мщу. Просто живу по её же правилам: родство — это не ДНК, а выбор души. И если тебя десятилетиями не замечают — ты не обязан становиться тростью на склоне лет.
Спокойной ночи, Галина Павловна. Ваш урок усвоен на отлично.
