Всю жизнь я была лишь прислугой для собственных детей. Лишь после 48 лет я вдруг осознала, что значит жить по-настоящему.
До этого возраста я даже не догадывалась, что жизнь может быть иной. Что можно не стоять у плиты с утра до ночи, не мыть полы, пока колени ноют, не ждать одобрения от мужа за идеальную чистоту. Я свято верила, что так и должно быть. Что мое предназначение — терпеть, быть удобной, без конца жертвовать собой. А как иначе? Так учили мою мать, бабушку, и вот теперь — меня.
Меня зовут Галина. Родом я из глухой деревеньки под Воронежем. Вышла замуж в девятнадцать — куда деваться, если у нас все девки после школы бежали не в институты, а под венец. Вышла за Василия — парень вроде неплохой, руки из плеч, без особых пороков. Быстро нарожали двоих — сына и дочку. И в тот же миг я перестала существовать. Стала призраком. Безымянной служанкой. Кто-то, кто всем должен, но кому никто ничего не обязан.
Василий скоро охладел. «Родила — ладно, теперь корми да помалкивай». Не бил, но любил пропустить с мужиками. Возвращался под утро, злился на детский шум, бросал тяжёлые взгляды, а то и тарелки, если щи не удались. Работал, да. Но дом приходил, как в постоялый двор — поесть, поспать, убежать. Вся хата — на мне. Всё воспитание — на мне. Болячки, покупки, починки — всё на мне.
Когда ему стукнуло сорок три, сердце отказало. Умер за столом у соседей. Плакала ли я? Да, от ужаса перед одиночеством. Но не от тоски. Тоска у меня была иной — по жизни, которой у меня не случилось.
После его смерти я ещё пыталась завести отношения. Но попадались всё те же — с теми же норовом, с теми же претензиями, словно у бабы нет души, только долги. Вскоре я махнула рукой.
Дети выросли, укатили в город. Звонили изредка, не более. И тут в моей жизни снова возникла Лидия — подруга молодости, успевшая повидать свет. Она как громом ударила:
— Галя, тебе не кажется, что ты ещё даже не начинала жить?
Я тогда усмехнулась — а как же дети, муж, картошка в погребе… Разве не жизнь? Но Лидка настояла: поехали на заработки, в другой город. Дети взрослые, ты ничем не связана, хоть раз глотнёшь другого воздуха. Долго сомневалась, но согласилась. Скопили деньжат, я подучила язык, и через пару месяцев мы были в Питере. Там я впервые ощутила вкус свободы.
Сначала было нелегко. И климат чужой, и люди другие. Но зато — ни косых взглядов, ни упрёков. Работала сиделкой у стариков — добрейшие люди. Потом устроилась в столовую, помогала поварихе. Мне платили. Впервые в жизни я держала деньги, которые сама заработала — и могла тратить, как хочу. Купила себе первое за двадцать лет платье. Подстриглась. Научилась кататься на велосипеде. Бабка под пятьдесят, а носилась по набережной, как девочка.
Дети начали звать обратно — помогать с внуками. Ныли, как им трудно, как не хватает бабули. Но я нашла в себе силы ответить: «Я не бесплатная нянька. Я — мать. А теперь хочу пожить для себя». Это был мой первый осознанный выбор.
Сняла маленькую квартиру. Завела кота. Познакомилась с мужчиной — Николай, вдовец, интеллигент, с тёплыми карими глазами. Он ничего не требовал, просто был рядом, когда мне хотелось. Я снова смеялась по утрам, а не просыпалась в слезах.
Через год сбросила десять кило. Ходила на танцы. Готовила для себя, а не на армейскую роту. Перестала считать, что выстиранная простыня — подвиг. Перестала верить, что женщина обязана всем — просто по факту рождения.
Даже сделала татуировку — маленькую бабочку на плече. Напоминание. О том, что и я могу взлететь.
Дети обиделись. Особенно сын. «Как ты могла? Ты нас бросила, ты обязана быть рядом!» А я — не обязана. И сказала это вслух. Я отдала вам всё детство. Кормила, лечила, стирала, жалела. Теперь — моя очередь.
Теперь я знаю: никто не вручит тебе твою жизнь, если ты сама её не возьмёшь. А те, кто по-настоящему любит, не станут корить тебя за свободу. А если станут — значит, не любили, а просто пользовались.
Сейчас мне 52. Я не вернулась в деревню. Присылаю детям открытки. Деньги — нет. У них свои семьи, свои дороги. Как у меня — своя.
И знаете, чего я больше всего боюсь? Что тысячи женщин всё ещё живут, как жила я. Даже не догадываясь, что можно иначе. А ведь можно. Вот только идти придётся самой..
