Было это давным-давно в обычной больнице. Помню, как в зале ожидания люди сидели, погружённые в свои думы: кто в телефон смотрел, кто тихо беседовал, кто на пол глядел, минуты считая до приёма. Медсёстры спешили по своим делам, врачи пациентов вызывали — всё шло своим чередом.
Но вдруг в зале тишина воцарилась. Дверь приоткрылась, и вошла старушка. На ней пальто поношенное, выцветшее, а в руках — старый кожаный саквояж, который она крепко держала. Глаза у неё были спокойные, но усталые.
Люди переглянулись. Двое молодых парней зашептались у окна: “Она в курсе, где очутилась?”, “Аль память подводит?”, “Или средств на приём не хватит?”.
Женщина молча устроилась на стуле в самом углу, будто остальных и не замечая — не растерянная, но будто чужая в новом, стерильном мире современной больницы.
Минут через десять распахнулась дверь из операционной. В зал уверенно шагнул прославленный хирург, тот самый, чьё имя на мемориальной доске у входа сияло. Все его знали — от санитарки до главврача. Высокий, с лицом суровым, в зелёной операционной одежде, он направился прямиком к старушке.
“Приношу извинения за промедление”, — произнёс он, почтительно коснувшись её плеча. — “Требуется ваш мудрый совет. Затруднился я в одном случае.”
Все остолбенели. Тишина повисла, будто тяжёлая завеса. Люди не верили глазам: этот великий доктор, за которым журналисты гоняются, стоял перед пожилой женщиной со смирением ученика.
Тишину нарушил лишь старый регистратор, сорвавшимся голосом воскликнув: “Погодите! Да это же профессор Волкова! Та самая, что двадцать лет назад здесь, в стенах этого госпиталя, хирургическим отделением руководила!”
И тогда всё встало на свои места — перед ними была не просто пенсионерка, а живая легенда, спасавшая жизни, когда ещё и мыслей не было о роботах-хирургах. А прославленный зелёный хирург? Он оказался её учеником, позвавшим наставницу, дабы она помогла разглядеть то, что другим невидимо.
Она подняла на него усталые глаза и тихо молвила: “Ну что ж, пойдём, взглянем на дело сообща.”
И все те, кто минуту назад кривил губы, потупились, осознав, как жестоко ошибается суета в человеке, не разглядев его светлой души.