Сначала крем, потом всё остальное
С Семёном мы знакомы лет пятнадцать. Но по-настоящему сблизились только пару лет назад — когда оба почти одновременно разошлись с жёнами. У него второй брак развалился с громкими скандалами и хлопаньем дверей. У меня — тише, но тоже не без потрясений. Водку не распивали, не ныли — просто гоняли на великах по набережным, рубили лесные тропы. Два байка, пот и ветер в лицо. Мужскую дружбу скрепляет не бутылка, а жажда свободы. Такой, чтобы ни перед кем не оправдываться, не тащить за собой груз чужих надежд.
Оба заметно похудели. От живота, что прежде нависал над ремнём, не осталось и следа. Свобода — она ведь и от лишнего веса лечит. И вот как-то тёплым июльским вечером катим мы с Семёном через парк. Вдруг он отпускает руль, раскидывает руки, запрокидывает голову и орет на весь сквер:
— Свобоооода!
Собаки бабулек всполошились, залились лаем. А он — хохочет. Такой счастливый, что аж бесит.
Год мы прожили так — холостые, довольные, подтянутые, никому ничего не должны. Но однажды заглянул я к Семёну. Новый велик привёз — хвастался. Я потрогал раму, покрутил руль, испачкал руки в смазке и пошёл в ванную умыться. И вот, пока мыл ладони, заметил розовую баночку. Маленькую, женскую, с золотистой крышечкой. Крем.
— Сёмка! — ору я. — Ты чего? Кремом мажешься?!
Он засмеялся, как школьник, пойманный с сигаретой.
— Да это Настин. Оставила, чтоб не таскать туда-сюда.
— Настя? Это ещё кто?
— Ну… Я тебе не рассказывал?
Конечно, не рассказывал. А зря.
Оказалось, месяц назад он познакомился с девушкой. Настя, адвокат, карьеристка. Милая, умная, симпатичная. Бывает у него, ночует. Оставила крем. Пока один.
— Ну всё, — говорю. — Вторжение началось.
— Какое ещё вторжение?
— Ты не понял? Это как в «Чужом». Сначала — зародыш в груди. Потом он вырастает и съедает тебя изнутри. Этот крем — зародыш.
Семён отмахнулся. Но я-то знал, о чём говорю. Женщины не лезут напролом. Они действуют тонко. Не вламываются с чемоданами и криками. Они ставят баночку. Потом расчёску. Потом подушку. Ждут, пока ты расслабишься. А потом… потом ты и не заметишь, как ванная забита тюбиками, балкон — коробками, а в душе — тревога.
Вскоре Семён позвал меня в гости. Познакомиться. Настя оказалась приятной. С серёжками-гвоздиками, аккуратной стрижкой и улыбкой, в которую веришь с первого взгляда. Испечённая ею пицца с ананасами — спорно, но вкусно.
Зашёл в ванную. Там уже лежали розовая расчёска и крем для рук. А серёжки мирно покоились в мыльнице. Глянул на себя в зеркало:
— Всё, приятель, ты заражён.
Прошёл месяц. Предложил Семёну прокатиться по старому маршруту. Он отнекивался. Приехал вытаскивать его лично. Он вышел в халате, сонный.
— Сань, ну ты б хоть предупредил.
Из комнаты голос Насти:
— Сёма, кто там?
Он:
— Санька… насос… привёз…
Зашёл умыться — и всё понял. Мужская пена для бритья и лосьон ютились в углу. Всё остальное — баночки, флакончики, ароматы. И на раковине — её серёжки. Лежат не как гостьи, а как полноправные хозяйки.
Ушёл молча.
Через две недели он позвал помочь со шкафом. Разбирали хлам, двигали мебель. Настя командовала:
— Так, это на выброс. И это тоже! Книги — сюда!
Семён что-то мямлил — она переступала через его слова, как через разбросанные носки.
— Слушай, а тебе велосипед не нужен? — спросила она меня. — А то у нас места мало, а он балкон занимает.
Тогда я окончательно всё понял. Свобода Семёна умерла. Её больше не было. Сначала — баночка крема. Потом — весь дом. Потом — балкон. Потом — душа.
Мужики! Если дорожите свободой — не пускайте женщин в своё пространство. Ни на сантиметр. Всё начинается с «невинного» крема. А заканчивается тем, что вы и сами не помните, кто вы, откуда и почему в вашем шкафу висит халат с рюшами.
Прошёл год. Мы с Семёном переписывались редко. Я катался один. Было одиноко. Но у меня оставалось главное — свобода.
А потом я встретил Катю. Всё по классике. Ласковая, добрая, ничего не требует. Только однажды, робко, почти шёпотом:
— Можно я оставлю у тебя крем? Чтобы не носить с собой?
И я не сказал «нет». Потому что уже был влюблён.
Теперь всё. Вирус запущен.
И я чувствую — моё падение близко.
Простите меня, братья.
Прощайте.
