Буря была жуткой. Дороги замело — ни пройти, ни проехать. Подъездная дверь не поддавалась: завалена трехметровым слоем снега, и даже откопаться не представлялось возможным. Город, впрочем, не северный, и дома здесь не рассчитаны на такие выходки природы. В общем, настоящий катаклизм, без преувеличений.
И в эту самую ночь у Ольги умирал отец.
Инсульт. Ни “скорой”, ни спасателей — помочь некому. Лишь она, молодой врач-невролог, да скудный домашний запас лекарств и инструментов.
Падал отец на кухне, ставя чайник на плиту. Ольга не видела самого момента, но инсульт распознать — дело для студента-первокурсника. Ей и вовсе было несложно определить мозговой удар и понять, что без больницы отец до утра не дотянет.
Ольга обзвонила всех, до кого дотянулась, включая полицию. Ответ был один: “Ваш вызов принят. Как только появится возможность, к вам направят сотрудников”.
Никто не придет. Это было ясно. Но она не простила бы себе, если бы не попыталась. Отец, тяжелый и обездвиженный, лишь мычал, когда она волокла его на кровать. Антикоагулянты нельзя. Значит, аспирин, затем преднизолон внутривенно, против отека. Давление пониженное — бисопролол не нужен.
Оставалось только ждать. Ольга действовала, как автомат. По инструкциям. По учебнику. Никаких эмоций — одна пустота внутри.
А потом погас свет. В квартире стало тесно и душно, словно мебель раздулась, воздух сгустился до тягучести меда, а звуки стали резкими и громкими. Отец дышал. Хрипло, но ровно. Не стонал — уже хорошо. А сама Ольга, казалось, не дышала вовсе.
“Скорее бы утро”, — тихо сказала она. Просто чтобы услышать собственный голос, убедиться, что еще жива.
И в этот момент в дверь грохнули.
Ольга одновременно испугалась и обрадовалась. Кто еще мог стучать? Она рванула к двери, натыкаясь на все углы. Нащупала замок, распахнула. В глаза ударил яркий свет фонаря.
“Здорово”, — произнес за ослепляющим пятном мужской голос, до омерзения знакомый.
Это был сосед. Невыносимый тип по имени Геннадий, вечный подросток в теле сорокалетнего мужика. Она его терпеть не могла. Безработный, вечно лохматый, то с ирокезом, то с волосами, выкрашенными в кислотно-зеленый. Он мог подраться с участковым, мог месяцами не появляться дома, а потом ввалиться пьяным с губной гармошкой. И при этом — жил.
Для нее, потратившей юность на конспекты и анатомические атласы, его существование было оскорблением. Такие, как он, не должны жить среди нормальных людей.
Ольга хотела захлопнуть дверь, но Геннадий бесцеремонно сунул ногу в проем.
“У вас все в порядке?” — спросил он.
“Убери ногу”, — холодно ответила она.
Она его боялась, всякий раз шарахалась, как от прокаженного.
“Ладно”, — он послушно убрал ногу и опустил фонарь. — “Просто подумал, может, помощь нужна”.
“Не от вас”.
“Значит, нужна”, — проявил догадливость Геннадий. — “Вода есть?”
“Боже, да в чайнике! Если нет — из крана налью!” — она снова попыталась захлопнуть дверь.
Наглец! Но Геннадий не стал спорить. Он поставил на порог пятилитровую бутыль и ушел.
“Невозможный человек”, — пробормотала Ольга.
Потом она вспомнила про воду и рванула на кухню. Да, краны шипели пустотой. Пятилитровка так и осталась стоять на границе между ее квартирой и внешним миром.
А затем Геннадий принес батарейки и фонарик. О чем она, врач, даже не подумала. Хотя именно ей положено было быть спасительницей для всего подъезда.
“Мне хочется послать вас куда подальше”, — призналась Ольга, принимая фонарик.
“Посылайте”, — пожал плечами Геннадий. — “Скажите только: как отец?”
“Вы с ним что, пили вместе? Какое вам дело?”
“Не пили. Как он?” — спросил он прямо.
“Инсульт… — вырвалось у нее. — Нужна ‘скорая’…”
Геннадий резко развернулся и скрылся за своей дверью. Ольга осталась одна. С умирающим отцом. С бутылью воды и фонариком.
“Он негодяй, пап. Серьезно. Дворовый алкаш — ты же сам таких на службе ловил…”
Фонарик, впрочем, был спасением. Она смогла измерить давление, найти глюкозу, поставить капельницу. Попыталась вскипятить чайник — газ тоже кончился.
Ей хотелось плакать. Она, дипломированный невролог, не могла спасти единственного близкого человека. И все из-за снега? Зачем тогда годы учебы?
А потом появился Геннадий.
“Вам сейчас плохо, Ольга. Беду я чую, поверьте”, — он был одет в что-то меховое, словно полярник. В руках — туго набитый баул, откуда торчали вязаные носки и рукавицы.
“Не верю. Но заходите”, — сдалась она.
“Приглашение отклоняю”, — переступил порог Геннадий. — “Вашего отца мы можем доставить. Вы — врач, будете следить. Я — человек, умеющий ходить по снегу. Втроем справимся”.
Он раскрыл баул. Достал толстенный спальник.
“Сюда дядю Мишу… Михаила Ивановича… — Геннадий смутился. — Отца… — наконец выдавил он. — Шины есть?”
“Есть. Наложу”, — ответила Ольга, сама удивляясь, как легко это прозвучало.
“Тогда сначала шины, потом мешок”, — скомандовал Геннадий.
Ольга не привыкла, чтобы ей приказывали. Обычно она сама вела ситуацию. Но сейчас ей нужны были не факты, а помощь. И самый неприятный человек вдруг ее предложил.
“Куда мы его понесем?” — спросила она, накладывая шейный корсет.
“До больницы — полтора километра. Если гора не идет к Магомету из-за сугробов…”
“То есть мы идем пешком?!”
“Да. В меде этому не учат. А я иголку в вену воткнуть не могу. Всяк мастер на свой лад”, — пробурчал Геннадий. — “Как насчет позвоночника?”
“Грыжа L5-S1, но слабо выражена, миорелаксанты показаны”, — автоматически ответила Ольга.
“На руках пронесу два этажа? Или носилки нужны?”
“Носилки. Однозначно”.
“Жди…те”, — сказаНочью, когда отец уже спал в палате, а Ольга сидела у окна, глядя на заснеженный двор, Геннадий тихо положил перед ней термос с горячим чаем и ушел, не дожидаясь слов благодарности.
