Невестка попросила, чтобы я забрал внука из детского сада. Слова воспитателя заставили меня тотчас потерять равновесие.
Когда я вошёл в детский сад, ожидал обычного послеобеденного часа. Ольга позвонила утром, сказав, что застряла в офисе и просит меня вывести маленького Антона.
Для меня это было чистое удовольствие — я обожал, когда он бросался в мои объятия, пахнул мелками и тёплым молоком, а я ощущал свою нужность. Но в тот день воспитательница, Марина Петровна, посмотрела на меня иначе.
— Не обычной вежливой улыбкой, а с ноткой тревоги и настороженности, — сказала она, когда Антон выбежал в раздевалку за курткой. — Можно ли вам подождать минутку? Мне надо вам кое-что сказать.
Сердце заколотилось быстрее. Я не знал, чего ждать — могло быть, что Антон ударил кого‑то, могло что‑то испачкаться. Но её слова заставили меня почувствовать, как ноги подкашиваются.
Марина Петровна говорила медленно, глядя прямо в глаза: — За последние несколько дней Антон несколько раз говорил то, что меня тревожит. Он рассказывал, что по вечерам иногда боится находиться в своей комнате, потому что «папа кричит очень громко, а мама плачет».
И что иногда хотел бы переехать к вам. Я задержала дыхание, пыталась собрать мысли, но в желудке росло тяжёлое сжатие.
По дороге домой Антон, как обычно, болтал обо всём. Он рассказывал о рисунке, который нарисовал, о новой игре в группе и о том, что сегодня получил наклейку в награду. Но я слушал его голос и чувствовал, как каждое слово воспитательницы эхом отскакивает в меня.
С одной стороны — может, он преувеличивает? Дети иногда фантазируют. С другой — если он говорит правду, что происходит в их доме, когда закрыты двери?
Вечером, сидя в кресле, я пытался построить план. Можно было сразу позвонить сыну и спросить прямо. Но я понимал, что в напряжённой ситуации звонок лишь добавит масла в огонь.
Можно было поговорить с невесткой, но разве она откроется? Может, почувствует осуждение. А всё‑таки нужно было что‑то сделать — мысль о том, что мой внук боится в собственном доме, была невыносимой.
На следующий день я предложил взять Антона на ночёвку. Ольга согласилась, ссылаясь на большую занятость. Когда вечером мы собирали пазлы в гостиной, я нежно спросил: — Знаешь, дорогой, воспитательница говорила, что ты иногда боишься в своей комнате. Почему?
Антон посмотрел на меня серьёзно, как на взрослого. — Потому что папа кричит на маму. Очень громко. И иногда бросает дверь и выходит. А мама тогда плачет и говорит, что ей грустно.
Меня сжало в горле. Это была не детская игра, а реальность, в которой жил мой внук, не понимая её полностью.
В последующие дни я стал внимательнее наблюдать за семьёй сына. Заметил, что Ольга стала более замкнутой, а мой сын — раздражённым. Разговоры стали короткими, часто холодными. Я убедился, что что‑то происходит, и что Антон не единственный страдающий. Но как помочь, не влезая так, чтобы разрушить их отношения?
Однажды после обеда я пригласил Ольгу на чай. Сначала разговор шёл о пустяках, но потом я сказал: — Я волнуюсь. Не за себя, а за вас. За Антона. Она хотела отрицать, но её глаза заплакали.
— Это тяжёлый период, — прошептала она. — Мы часто ссоримся. Иногда, когда Антон… Я понимаю, что это неправильно. Но я уже не могу иначе. Это был первый откровенный ответ, который я услышал.
Между нами повисла тишина, слышен был лишь звук ложки, стучащей по чашке. Я видел, как её руки слегка дрожат, как она всматривается в пар, поднимающийся над чаем, будто ищет в нём ответы на все свои вопросы.
— Знаешь, — начала она спустя мгновение, почти шёпотом, — иногда думаю, что если бы не Антон, я бы давно ушла. Но когда смотрю, как он засыпает, боюсь, что разрушу его жизнь. И тогда… тогда остаюсь.
Меня сжало в горле ещё сильнее. Хочется было сказать ей, что жизнь в таком напряжении тоже может сломать ребёнка. Но я видел, что она сама это понимает — просто ей не хватает сил встретить правдух.
Я протянул ей руку и накрыл её ладонь своей. — Слушай, я не знаю, какое решение вы примете, но хочу, чтобы ты знала: я на твоей стороне. И Антон всегда может оставаться у меня. Приходить в любое время, даже посреди ночи.
Её глаза наполнились слезами, но на этот раз в них отразилось не только страдание, а и облегчение. Как будто впервые за долгое время кто‑то сказал ей, что она не одна.
Я возвращался домой с тяжёлым сердцем, но с чувством, что сделал важный шаг. Понимал, что не исправлю их брака, не заставлю замолчать крики и не остановлю слёз.
Но могу стать для Антона безопасным причалом. Местом, куда он может вернуться, где никого не кроют, где пахнет свежим пирогом, а вечером читают сказки на ночь.
И, пожалуй, в этом и состоит моя роль сейчас — не спасать взрослых любой ценой, а сохранить в маленьком мальчике то, что ценнее всего: ощущение, что где‑то есть дом, где всегда ждёт кто‑то, кто любит безусловно.
