Моя жизнь изменилась не в тот день, когда мы с мужем взяли собаку из приюта, и не когда я узнала, что наконец стану матерью после долгих лет безуспешных попыток. Всё рухнуло, когда моя родная мать, с которой у нас всегда была душевная близость, вдруг превратилась в злейшего врага — не моего, а моего пса.
Барс вошёл в нашу жизнь восемь лет назад. Щенок с печальными глазами, тяжёлым прошлым, но бесконечно преданным сердцем. Мы с Артёмом полюбили его с первого взгляда — он стал для нас сыном, особенно в те годы, когда наши мечты о ребёнке разбивались о суровую реальность. Мы заботились о нём, водили к ветеринару, занимались с кинологом, социализировали его. Со временем он стал идеальным псом: ласковым, воспитанным, верным. Так и жили втроём — я, муж и наш Барс.
Когда после долгих лет лечения я увидела заветные две полоски, мир засиял. Мы плакали от счастья. Мама и свекровь вроде бы разделили нашу радость, но очень скоро их поздравления сменились нападками:
«Собаку немедленно выгоняй! Ты что, рехнулась? Шерсть везде! Аллергия! Он ребёнка загрызёт!» — кричала мать.
«Найдите ему новых хозяев! Разве человеческий ребёнок не важнее животного?» — вторила свекровь, закатывая глаза.
Мы с Артёмом терпеливо объясняли: Барс — не угроза. В доме чистота, у нас умный пылесос, все нормы гигиены соблюдены. Он — часть семьи. Его никто не выгонит. Но старшее поколение не унималось. Мама звонила по десять раз на дню, рыдая в трубку, что я убиваю своего нерождённого малыша. Свекровь орала на мужа. Давление нарастало, а я, уже на шестом месяце, лежала ночами без сна, сжимая живот от тревоги.
«Ещё одно слово — и вы больше не переступите порог нашего дома», — спокойно сказал Артём.
После рождения сына они ненадолго затихли. Но ненадолго.
Когда я вернулась из роддома, первым делом подошла к Барсу — он скучал, ждал у двери, скулил. Я присела, обняла его. Мама и свекровь переглянулись. А когда на следующий день у малыша появилось раздражение на коже, они взорвались.
«Это шерсть! Всё из-за собаки! Ты вообще в своём уме?!» — визжала мать.
«Он спит в одной кровати с младенцем! Да я бы на твоём месте сгорела со стыда!» — вторила свекровь.
Я молчала. Но Артём не выдержал и выставил их за дверь.
Тогда начались угрозы. Сперва — «подсыплем яду, дело-то простое!», потом — «сообщим в органы опеки!». Мать заявила, что напишет жалобу, мол, ребёнок живёт в грязи, в одной квартире с животным. Что меня нужно лишить родительских прав, раз я «ненормальная» и ставлю пса выше сына.
Грязь?.. У меня дома чище, чем в операционной. Я мою полы по три раза в день. Слежу за питанием, контролирую влажность, стираю детские вещи отдельно. Но что всё это значит, если в сердце у человека — только злоба?
Я сказала матери твёрдо: ещё один звонок в опеку — и ты больше не увидишь внука. Никогда.
С тех пор — тишина. Иногда мне тяжело. Всё-таки это моя мать. Но Барс — тоже семья. Он был с нами, когда мы теряли надежду. Он грел нас в самые тёмные дни. Он — не опасность. Он — преданность.
Я не отдала его и не отдам. И если мне пришлось выбирать между шантажом и правом жить в мире с теми, кого я люблю, — я выбрала последнее. И ни о чём не жалею.
Каждый сам решает, что для него свято. И если кто-то требует от тебя предать любовь — значит, они сами уже сделали свой выбор.
