Я порвала с матерью из-за собаки. И ни капли не жалею.
Всё пошло наперекосяк не в тот день, когда мы с мужем принесли из приюта пса, и даже не тогда, когда я наконец увидела заветные две полоски после долгих лет надежд и слёз. Нет — всё рухнуло, когда моя собственная мать, с которой у нас всегда были тёплые отношения, вдруг превратилась в злейшего врага. Не моего — моего пса.
Барсик появился у нас восемь лет назад. Щенок с грустными глазами, непростой судьбой, но добрейшей душой. Мы с Максимом сразу к нему прикипели — он стал нам как сын, особенно когда все попытки завести ребёнка разбивались о медицинские диагнозы. Мы лечили его, водили к ветврачу, дрессировали, учили хорошим манерам. В итоге он стал образцовым псом — ласковым, спокойным, преданным. Так и жили в своём маленьком уюте: я, муж и наш Барсик.
Когда после долгих лет борьбы тест показал беременность, мир заиграл новыми красками. Мы рыдали от счастья. Мама и свекровь вроде бы тоже обрадовались, но очень скоро радость сменилась упрёками и истериками:
“Собаку срочно на улицу! Ты что, рехнулась? Шерсть везде! Аллергия! Да он же ребёнка загрызёт!” — орала мама.
“Отдайте кому-нибудь! Это же младенец! Неужели пёс важнее?” — вторила свекровь, закатывая глаза до потолка.
Мы с Максимом старались объяснить: Барсик — не угроза. В доме чистота, робот-пылесос трудится без выходных, все санитарные нормы соблюдены. Пёс — часть семьи, и никто его никуда не денет. Но старшее поколение не унималось. Мама названивала по десять раз на дню, рыдая в трубку, что я гублю будущего ребёнка. Свекровь терроризировала Максима. Давление росло, а я на седьмом месяце лежала ночами, сжимая живот от тревоги.
“Ещё одно слово — и ни вы, ни ваши советы нам больше не понадобятся”, — спокойно сказал Максим, глядя им в глаза.
После родов они притихли. Ненадолго.
Когда мы с сыном вернулись из роддома, первым делом я подошла к Барсику — он скучал, ждал у двери, поскуливал. Я присела, обняла его. Мама и свекровь переглянулись. А когда у малыша на следующий день покраснели щёки, их ярости не было предела.
“Это шерсть! Всё из-за собаки! Да ты вообще безумная!” — визжала мать.
“Пёс на одной кровати с новорождённым! Да у тебя бабка в гробу перевернулась!” — подхватила свекровь.
Я молчала. Но Максим выгнал их обеих.
Тогда начались угрозы. Сначала — “отравим твоего барбоса, и делов-то!”, потом — “в опеку на тебя напишем!”. Мать заявила, что подаст жалобу: мол, ребёнок живёт в грязи, в одной квартире с собакой. Что меня нужно лишить прав, что я “психопатка”, раз ставлю животное выше младенца.
Антисанитария?.. У меня чище, чем в операционной. Полы мою дважды в день, слежу за питанием, контролирую влажность, стираю детские вещи отдельно. Но какое это имеет значение, если в чьей-то голове поселилась злоба?
Я сказала матери чётко: ещё один намёк на опеку — и внука ты больше не увидишь. Никогда.
С тех пор — тишина. Иногда, конечно, больно. Всё-таки она — моя мать. Но Барсик — тоже семья. Он был с нами, когда казалось, что уже ничего не получится. Он грел нас в самые холодные ночи. Он — не угроза. Он — наша любовь.
Я его не отдала и не отдам. И если пришлось выбирать между шантажом и правом жить с теми, кого любишь по-настоящему, — я выбрала второе. И ни о чём не жалею.
