Ты разбила моё зеркало, значит, семь лет будешь в долгу, прошипел Ратмир, владелец галереи «АртЗеркко», и наклонился так близко, что Лада ощутила аромат его мятного спрея. Осколки венецианского полотна звенели под её ботинками, отбрасывая в потолок сотни крошечных вспышек, будто камера не успела выключиться. В горле скопилась сухая комка: можно пережить любые беды, но не хруст стекла, когда цена рамы равна годовому доходу.
Я заплачу, выдохнула она.
Заплатишь? Чем? Своими кривыми витринами? С сегодняшнего дня работаешь бесплатно, пока долг не погасишь.
Пятнадцать лет назад маленькая девчушкаЛада сидела в мастерской дедазеркальщика, ловя отражения в обрезках амальгамы. Дед угощал её яблочным зефиром и говорил: «Стекло хранит правду. Порой страшно смотреть, но если не боишься, узнаёшь себя лучше». После его смерти мама продала лавку; Лада отправилась в столицу учиться промышленному дизайну и подрабатывала оформительницей витрин. Там её заметил Ратмир высокий, обаятельный, обещавший персональную выставку за несколько эскизов.
В первые месяцы он звал её «музой пространства», целовал руку при каждом удачном проекте. Затем, под предлогом дружеской критики, говорил: «Блики слишком холодные, добавь тепла». Неприятно, но полезно. К весне тон сменился: «Какая тебе фактура, если ты даже габариты путаешь?». За этим последовали штрафы за «испорченные материалы». Лада успокаивала себя: «Он строг, потому что я могу лучше».
В один июньский вечер она переставляла подиумы для новой экспозиции. У входа стояло главное сокровище Ратмира зеркало XVIII века в раме из сусального золота. Всего лишь сантиметр, и тележка с подиумом задела раму. Треск, будто выстрел. Пауза. И дождь из осколков.
Ты понимаешь, что это был лот для королевского аукциона? Ратмир крикнул так громко, что заглушил сигнализацию.
Заменю, бормотала Лада, собирая стеклянную крошку в ведро, разыщу реставраторов
Триста тысяч евро, если ты не в курсе. Или семь лет рабства. Выбирай, сказал он.
В подвале галереи, где не ловил WiFi, Лада штамповала инсталляции по его эскизам: лампылинзы, столыпризмы. Ратмир принимал работу, ставя на бирках только своё имя. По вечерам она открывала ноутбук и склеивала фотографии разбитого зеркала в цифровой коллаж, ища в хаосе линию, где трещины складываются в лицо.
Раз в неделю к ней заглядывала Лера, керамистка из соседней мастерской.
Ты где пропала? В чате молчишь, спросила она.
Долг отрабатываю, отмахнулась Лада.
Лера оглядела её сутулые плечи и потёртые ладони.
Знаешь, как ломают стекло, чтобы из него получились витражи? Нагревают до боли, а потом резко охлаждают.
Спасибо за метафору, усмехнулась Лада.
Метафора, но у меня на складе полно битой керамики. Если захочешь, бери. Осколок к осколку и получим чтото новое.
Осенью в галерею приехал куратор мобильного фестиваля «Город Света» Кирилл Шубин. Он искал авторов для ночного перформанса на старом вокзале. Ему показали проекты Ратмира; Кирилл кивнул вежливо, но взгляд задержался на корзине с битым стеклом.
Кто работал с этим? спросил он.
Отходы, бросил Ратмир. Никому не интересно.
Лада подняла голову:
Мне интересно.
На улице Кирилл подошёл к ней:
Покажите эскизы, которые никому не показываете.
Если я заговорю, меня уволят.
Он протянул визитку.
Тогда встретимся там, где нет вашего босса. Завтра в восемь, платформа 13.
Платформа была пуста, лишь ржавые часы тикали под крышей. Лада развернула на планшете 3Dмодель: гигантская растрескавшаяся маска, внутри которой зрители блуждают лабиринтом зеркальных стен. Лучи проекторов пробегают по осколкам, складывая фразыосколки: «Твои руки кривые», «Ты должница», «Ты никто». Чем ближе к центру, тем слова тают, пока поверхность не станет чистой отражает только лица зрителей.
Кирилл молчал, а потом шепнул:
Это не просто инсталляция. Это личная революция на 360 градусов. Давай сделаем.
У меня нет бюджета, нет материалов, всё разбитое принадлежит галерее.
Материалы найдём. А вот разрешения Ты сама решишь, насколько готова.
В первые недели они собирали «мусор»: списанные зеркала из отелей, битую керамику Леры, пустые рамы с барахолки. Ночами Лада резала стекло за заброшенным заводом, училась шлифовать кромки наждачной бумагой и сушить их феном. Лера обжигала керамикупаззл, чтобы фрагменты держались крепко.
Однажды около полуночи появился Ратмир.
Хвастаются, что ты гдето на вокзале строишь непонятно что. Зеркала мои воровать вздумала?
Твои те, что я разбила? Уже расплатилась, Лада протянула ему квитанции: последние месяцы жила на дошираке, но каждый аванс переводила реставратору, который маленькими деталями переставлял мозаичную раму.
Без моего бренда тебя никто не знает. Хочешь быть художницей будь, но после суда за кражу станешь блогеркоймемом.
Попробуй. Судьи любят зрелища.
Ночь открытия. Заброшенный вокзал залит ультрафиолетом, очередь тянется вдоль рельсов, у входа выдаются наушникиаудиогиды. Лада прячет руки в карманы ладони дрожат.
Дыши ровнее, капитан, шепчет Лера и хлопает её по плечу.
Внутри лабиринт зеркал пахнет свежей пылью и канифолью. Люди идут осторожно, чувствуя, что отражение может укусить. На стенах вспыхивают слова: «моль блеклая», «мышь серая», «семь лет должница». Эти фразы Лада тайно записывала на диктофон, когда Ратмир орал
