**Идеальный супруг. Только не мне**
— Матрёна, взгляни-ка! — шипела соседка Прасковья Михеевна, мотнув подбородком в сторону седьмой пятиэтажки. — Вот красавец-то! Каждую субботу жене цветы тащит, «Жигули» собственные на заре отдраил, дабы Любку до фабрики доставить. А твой-то где?
Феврония апатично помешивала свекольник, не отрываясь от плиты. В окне действительно маячил Пахом Васильевич из шестого подъезда, копошащийся в рассаде баклажанов, а на лавочке возлежал венок из алых пионов.
— Паня, брось, — изнеможённо молвила Феврония. — У каждого своя доля.
— Какую долю? — фыркнула соседка, усаживаясь на табуретку. — Вглядись-ка! Участок — будто с открытки, жену боготворит, внуков на великах каждое воскресенье катает. А Люба-то светится! Намедни возле гастронома встретила, полчаса толковала, как он ей пятки перед сном мнёт.
Феврония поморщилась. Пахом Васильевич Крутов и впрямь был супругом образцовым. Об этом гудели все кумушки во дворе. Он первым выруливал снежные завалы не только у себя, но и у старушек по соседству. Помогал крылечки мастерить, давал добро на лом, на жену голос никогда не воздымал.
— А мне что с того? — Феврония выключила газ и повернулась. — Мой Прохор тоже не последний человек.
Прасковья Михеевна хмыкнула.
— Не последний! Вчера в полночь музыку врубил, внучек мой проснулся, ревмя ревел до пения петухов. А позавчера его «Москвич» весь проезд застолбил, Филиппыч еле протиснулся.
— Просто нынешний день ему не удался, — заступничала Феврония, хоть и сама ведала, что оправдания худосочны.
Прохор и впрямь не подходил под идеал. Мог именины прозевать, грязную посуду в мойке на неделю застыдить, ползарплаты на поплавки да лески спустить. Но Феврония любила его подлинного. Любила корявые потуги сварить кашу, когда она хворала. Любила, как он храпел во сне басом. Любила даже манеру носки по всей горнице разбрасывать.
Когда соседка удалилась, Феврония вышла в огород полить редиску. Из-за плетня доносился приглушённый разговор Пахома Васильевича с супругой.
— Любушка, может, скамеечку подстелю? Не стой на коленцах, радикулит скрутит.
— Не надо, Пахомушка, гляну огурчики быстро.
— Тогда я чаек поставлю. С малиновым вареньем или с лимончиком?
— С вареньем, родной.
Феврония помимо воли припомнила сегодняшний разговор с мужем:
— Прохор, завтрак готов!
— Ща! — рявкнул он из уборной, добавив: — Кофеишко есть?
— Сублимированный в шкафчике, сам сыщешь.
— Да где он там…
Итог — Прохор отбыл на практику, хлебнув пустого чаю, а Феврония весь день корила себя за недогадливость кружку на стол не поставить.
Вечером, укладывая внучку Машу, гостившую на летних, Феврония уловила девичий вздох.
— Чего, солнышко?
— Бабуля, а почему дядя Пахом из шестого тёте Любе цветы несёт? А мой деда Прохор тебе никогда не носит.
Феврония присела на кромку кровати, поправляя одеяло.
— А тебе хочется, чтоб он мне цветы нёс?
— Ещё как! Ты ведь добрая, сказки сказываешь, пироги стряпаешь. Почему он тебе не дарит?
Правда из детских уст колола особо. Феврония не нашлась, что молвить, лишь поцеловала внучку в висок и шепнула: «Спи, голубка».
Назавтра, столнувшись в гастрономе с Любовью Крутовой, Феврония впилась в неё взглядом. Люба и впрямь выглядела женой счастливой. Ухоженная, в ситцевом платьице, с кокетливой причёской.
— Феня, здрасьте! Как самочувствие? — осклабилась Любовь, перебирая помидоры.
— Ничего, а твои?
— Замечательно! Пахом сегодня щи варить задумал, молвит, дай-ка, жена, передохн
Она смотрела, как сопит во сне ее Володя, и думала, что его родное сопение куда дороже всех роз на свете, потому что это было их настоящее счастье, выбросив все чужие мерки.
