Пробуждение сквозь туман
— Авдотья, что за представления? — голос Тараса гулким эхом покатился по трем комнатам хрущевки. — В таком виде на люди?!
— В театр собралась, с позволения твоего! — Дуня поправила перед зеркалом распродажную кофточку. — С Марфушей уговорились, спектакль глянуть.
— Какой театр?! Посуда не мыта, сорочки не глажены! Ишь, разгулялась! — Тарас схватил жену за запястье, развернул грубо. — Переодевайся сию минуту, за хозяйство берись!
Авдотья вырвалась, но на коже заалели отпечатки пальцев.
— Тарас, вчера ж говорили! Весь день дома сидела, все переделала. Один вечер себе хочу.
— Себе?! — фыркнул он. — А крыша над головой чья? Еда чья? Пришел с работы уставший, ужинать охота, а не бутерброды твои жевать!
Дуня молча побрела на кухню, доставая из холодильника колбасу и яйца. Руки тряслись, внутри сковало льдом. Утром предвкушала вечер, туфли надраивала, волосы укладывала… А теперь…
— Вот и решилась! — самодовольно буркнул муж, врубив телевизор. — Живее! Я есть хочу!
Сковорода шипела. Авдотья украдкой глянула во двор. Сверстница выгуливала спаниеля, смеялась в телефон. Счастливая, легкая, беззаботная тень на асфальте…
— Авдотья! Заснула там?! — рявкнул из комнаты.
— Сейчас, сейчас! — засуетилась она, переворачивая омлет.
Тарас возник в дверном проеме, уперся плечом в косяк.
— Завтра вечером Митрич заглянет, дела попишем. Так что без твоих болтушек-подружек. Тише воды. Самовар подашь, коли спросим.
— Но завтра суббота… — робко вставила Авдотья. — С девчонками в кафе хотелось…
— Какие девчонки? Сорок три тебе стукнуло, прикинься! Будь в разум возьми. Дом, семья — твой удел. Не глупостями маяться.
Поставив перед ним тарелку, села напротив. Есть не могла — ком в горле.
— Тарас… а раньше ты другим был… Вместе по театрам ходили, цветы дарил…
— Раньше! — отмахнулся он. — Раньше ты пригожей была. А теперь? Обвисла, поплыла, одеваешься как попало. С тобой на люди стыдно выйти!
Слова жгли сильнее кипятка. Авдотья встала, загремела посудой. Слезы подкатывали, но она их глотала. Лишний повод ему не дам.
— Хватит киснуть! — поморщился. — Терпеть не могу бабьих слез. О себе подумай! В зал запишись, на диету сядь! Совсем запустилась.
Ушел к телеку. Авдотья достала мобильник, набрала Марфе: «Не выйдет вечер, прости. Перенос».
Ответ прилетел мигом: «Дунька, опять?! Третий раз за месяц! Так нельзя!»
«Все норм, дела», — набрала она и стерла. Написала лаконично: «Все в порядке».
Но Марфа настаивала: «Приезжай сейчас ко мне. Серьезно».
«Не могу, Тарас дома».
«Авдотья, мы двадцать лет подруги. Вижу, как ты вянёшь! Хватит терпеть!»
Дуня сунула телефон в ящик стола, под квитанции. Марфа не поймет: она в разводе, сама себе хозяйка. А ей? Дом? Общая общага? Куда податься?
Назавтра, когда Тарас уехал на такси, Авдотья направилась к тёте Клавдии. Семидесятилетняя старушка встретила ее пирогами-паровозиками.
— Дуняша! Солнышко мое! — обняла племянницу. — Заходи, чайку хлебнем!
За столом тетка прищурилась:
— Что-то невесела ты, дитятко. И скукожилась. Все ли гладко?
— Всё гладко, тетенька. Работа утомляет.
— Работа… — протянула та. — А дома как? Тарасик твой?
— Да ничего. Трудится не покладая рук.
Тетя Клавдия помолчала, потом вздохнула:
— Знаешь, всю жизнь бок о бок с Фёдором прожили. Сорок лет! Бывало всякое. Но ни разу, слышишь, не сказал он мне грубого слова. Не приказывал. Обходился как с равной. Женщине нельзя забывать себя. Не ценит мужчина — и цена ему медный грош. Запомни.
По дороге Авдотья размышляла. В книжном у стойки взяла давний роман. Потом вернула на полку — дома дел ворох, Тарас читающим бабам не благоволит.
Вечером явился Митрич — бордоволицый мужичище. Сели в комнате, водка пошла кругом. Гул голосов, топот. Авдотья мыла тарелки в кухне, притихшая муха.
— Жена-то твоя, Тарас, — буркнул гость, — золотой слиток! Ни гу-гу. Знает, где ее бабий угол.
— Привыкла, — самодовольно донесся голос мужа. — Главное — сразу вожжи натянуть, а то норов свою голову сунуть!
— Верно! Бабе не место в мужицкой беседе. Разве что самовар поддать…
Авдотья застыла с та
А когда она вышла на улицу, лёгкий ветер подхватил лепестки цветущей яблони, и они закружились вокруг неё ярким вихрем, словно сама весна обнимала её, отпуская прошлое навсегда.