Фекла! Ты куда в таком виде?! — голос Никифора ударил, как гром по стенам маломерной квартиры. — А ну переодевайся сейчас же!
— В театр собралась, коли интересно! — Фекла поправила венец новой кофты, купленной за бесценок на развале. — С Лукерьей условились, давно мечтали глянуть ту постановку.
— Какой театр?! Завалы немытые, сорочки мои неглаженные! — Никифор схватил Феклу за запястье, дернул к себе. — Не сметь никуда! Домой!
Она дернулась, высвободила руку, но пальцы Никифора оставили на коже багровые метки.
— Никиша, мы ж вчера толковали! Весь день угрями ползала, всё выпроводила. Один вечер себе украсить — чем провинилась?
— Себе?! — фыркнул он нехорошо. — А кто тебя кормит-одевает? Крышу над головой стелит? Я, еще замечу, с вахты вернулся! Откушал бы горяченького, а не твои сухомятки жевал!
Фекла беззвучно проследовала в кухоньку, потянулась к холодушке. Ладони тряслись, внутри — комом пережатым. Утром еще так ликовала пред вечером, даже косу уложила, башмачки выгуляла. А нонче…
— То-то же! — буркнулодобренно Никифор, телеящик врубил на полную. — Живей топчись! Башку сводит с голодухи!
Пока сковородница раскалялась, Фекла пугливо скользнула взглядом за оконце. На дворе женщина ее лет выгуливала барбоса, хохотала в телефон. Сколь же веселой казалась та незнакомка! Вольной, будто пёрышко…
— Фекла! Задремала там?! — гаркнул из горницы супруг.
— Готовлю! — откликнулась и засуетилась около котлет.
Никифор возник в дверном проеме, плечом приткнулся к косяку.
— Слушай-ка, завтра вечерком ко мне Савелий пожалует, кой о чем шуршим. Так что запри приятельниц, сидишь тихонько, чай поднесёшь, коли понадобится.
— Но завтра же середү, — качнула головкой Фекла робко. — Мы с девчонками в чайную вознамерились…
— Какие девчонки? Тебе сорок третий год, Фекла, опомнись! За ум возьмись! Дом и семья — твоя доля. Не ветерные пустяки с приятельницами!
Фекла поставила миску перед ним, села напротив. Есть не шло, ком стоял в горле.
—таки Никиша… Почему ты так? Раньше ведь иным был… В театр хаживали, в синема, цветы мне вручал…
— Раньше! — отмахнулся он. — Раньше ты помоложе была, повольготнее. А нынче что? Округлилась, постарела, одёжа — как на бабушку с чужого плеча. Стыдоба с тобой на люди каз!
Слова жгли лютее пощёчин. Фекла встала, принялась убирать посуду. Слёзы подкатывали, но сдержала. Не давать повода новым подирам.
— Не реви! — кривился Никифор. — Сопли бабьи терпеть не могу. Подумай лучше, как себя в образ привести. Может, в качалку записаться, диету блюсти. А то совсем запустилась.
Коль ушел к мерцающему экрану, Фекла выудила телефонишко, написала Лукерье: «Не выгорает нонче. Откладываем».
Отклик прилетел мгновенно: «Феня! Опять не сладилось? Уж третий раз за месяц! Не можно так!»
«Всё ладно, дельца неотложные», — вывела Фекла и тут же стерла. Вывела скупее: «Всё слава Богу».
Но Лукерье не давалась: «Прикатывай ко мне сей же час. Не балаганю».
Фекла упря
И вот она шагала по весеннему парку, ощущая, как лёгкий ветер играет её новыми, коротко стриженными волосами, и понимала, что новый аромат свободы пахнет точно так же, как распускающиеся липы и долгожданное обновление всей души.