Мама собралась замуж за парня моего поколения. Я припрятала её бумаги — и ни капли не раскаиваюсь.
Мою маму зовут Надежда, ей сорок три. Родила она меня юной — сразу после выпускного, в восемнадцать. Первая любовь обернулась не белым платьем, а пелёнками, ночными укачиваниями и битвой за кусок хлеба. Отец сбежал ещё до моего первого крика, а поднять маму на ноги смогли лишь бабушка с прадедом-фронтовиком. Благодаря им она выучилась на бухгалтера, а я хоть в детдоме не оказалась.
Замуж мама больше не стремилась, хоть кавалеры водились. Ограничивалась походами в кино да чаепитиями. Приговаривала, подмигивая: «Вот защитишь диплом — тогда и за себя возьмусь». Жили душа в душу: красили ногти в унисон, примеряли друг на друга шарфы, хохотали над глупыми сериалами. Даже когда я в пятнадцать выбрила виски и набила татуху — мама лишь фыркнула: «Главное, чтобы не чесалось». Казалось, мы понимаем друг друга без слов.
Сейчас мне двадцать два. Учусь на заочном, работаю официанткой, пропадаю на тусовках. Думала, мама затоскует — ведь я всегда была её солнышком. Но вместо этого она… влюбилась. И не в кого-нибудь — в пацана, который младше её на двадцать лет!
Всё началось с невинных рассказов. Мама трудится в детской библиотеке. Коллектив — сплошь женщины за пятьдесят. И вдруг в её речах зачастило имя «Артёмка». Сначала мельком, потом всё чаще. Оказалось, это практикант из педколледжа — двадцатидвухлетний «специалист» по IT. Моя солидная матушка превратилась в воркующую голубку: печёт ему блины, дарит книги Чехова, тайком красит седину.
Шоком стало утро, когда я застала её в юбке выше колен и с алым лаком на ногтях. «Артём считает, я похожа на Людмилу Гурченко в молодости», — оправдывалась она, пряча дрожащие руки. Коллеги шептались за спиной: «Наденька с ума сошла, в её-то годы за студентом бегать».
Апогеем стала её идея переехать к «возлюбленному». «Хочу пожить наконец как женщина», — говорила она, поправляя новое колье. Я пыталась втолковать: «Да он же на съёмной халупе живёт! Работает курьером! Тебе не стыдно?»
«Он… он видит мою душу», — лепетала мама, будто пятнадцатилетняя. «Собираемся расписаться перед отпуском».
Меня будто кипятком ошпарило. «Ты готова связаться с сопляком, который вчера из-под маминой юбки вылез?!» — орала я. «Он не сопляк!» — затопала она ногами. «Это ты завидуешь, что у меня жизнь началась!»
Той ночью я вынесла из шкафа её паспорт, СНИЛС и свидетельство о разводе. Пусть попробуют подать заявление без бумаг. Соседи, конечно, сочтут меня исчадием ада. Но лучше слыть стервой, чем потом выковыривать маму из депрессии, когда этот «принц» сбежит с её сбережениями.
Жду. Если через месяц Артём не сдаст назад — может, и правда чувствует что-то. А если начнёт торопить с «оформлением отношений» — сама лично отправлю его к мамочке собирать чемодан.
Любовь любовью, но родную кровь надо беречь пуще зеницы ока.
