Моего сына я родила поздно — в сорок два года. В роддоме акушерки перешёптывались: «поздняя мамочка». Сначала это кололо, но теперь я знаю — только в таком возрасте понимаешь истинный смысл материнства. Ты не зелёная девчонка, а женщина, за плечами которой и радости, и потери, и твёрдое знание себя. Ваня стал моим солнцем, всем существом я растворилась в его воспитании, и ни разу не пожалела.
Он рос тихим, вдумчивым ребёнком. В отличие от отпрысков моих подруг, не закатывал истерик, не выпрашивал звёзд с неба. Все твердили: «Тебе повезло, у тебя ангельский мальчик». И вправду — что могло пойти не так?..
Но пришёл переходный возраст. В тринадцать Ваня вдруг стал чужим. Я его будто не узнавала. Беспричинные вспышки гнева, вечное недовольство, хлопанье дверьми. Подруги утешали: «Перебесится, это же гормоны». Я ждала. Но становилось только страшнее.
К пятнадцати мой когда-то нежный сын превратился в колючего незнакомца. Он пропадал до утра, прогуливал школу, дневник пестрел двойками. Я плакала в подушку, не понимая, как вернуть того мальчика, который прижимался ко мне перед сном. А впереди был выпускной — тот самый день, к которому я готовилась. Купила строгое, но изящное платье. В зеркале отражалась женщина с морщинками у глаз, но ещё красивая. Так хотелось с гордостью стоять рядом с сыном…
Когда Ваня вернулся с репетиции вальса и увидел меня в наряде, он скривился и… фыркнул.
— Ты куда это собралась? На собрание в пенсионный фонд?
Я растерялась:
— Как куда? На твой же выпускной.
— Мам, ты в этом платье выглядишь, как бабка на лавочке. Не позорь меня. Вообще не приходи.
Сначала я онемела. Потом просто опустилась на тахту. Комната вдруг стала серой. В голове гудело, а в груди — тяжёлый камень из боли, стыда и злости. Я прошептала:
— Тебе… стыдно за меня?..
— Ну нет, просто… все мамочки будут молодые, а ты…
— Я старалась ради тебя! Я родила тебя, когда могла и не рожать вовсе! — вырвалось у меня.
Он отвернулся, пожал плечами и затворился в комнате. А я сидела, и слёзы капали на то самое «бабкино» платье. Казалось, все эти годы заботы — бессонные ночи, тревоги, бесконечная любовь — ничего не значили. Раз он видит во мне только «позор».
Выпускной прошёл без меня. Я сидела у окна, слушая, как стрекочут кузнечики, и гладила ткань, которую он назвал уродливой. Было горько. Но если сейчас мой Ваня придёт с разбитой душой, с болью, с раной на сердце — я снова обниму его. Потому что я — его мать. Даже если сегодня он этого стыдится.
