Старик уходил… Бабка знала об этом, чувствовала каждой клеточкой своей души, приросшей к нему за долгие годы.
Внешне она оставалась спокойной, но внутри дрожала, хоть и понимала — без деда долго не протянет. Как жить-то без Сашеньки, родного, такого близкого и в то же время уже далёкого? Снег идёт за окном — вам тоже хочется зимы?
Кто сказал, что чувства со временем угасают? Это в ваших умных книжках написано? Не верьте — ничего не угасает! Душа по-прежнему трепещет, как птица, от родного голоса. Ведь это не шутка — прожить вместе шестьдесят лет, всю жизнь!
Срослись они, сплелись, сцепились так, что и минуты друг без друга не могли. Как она его отпустит одного? Как останется здесь одна? Да и зачем? Без Сашки и жизни нет. Так думала бабка, перебирая старый сундук, раскладывая вещи по трём кучкам: детям — на память, соседям — добро пригодится, а себе — самую маленькую, чтобы смотреть да вспоминать.
— Катюш… Катюш… — донёсся слабый голос из-за занавески.
— Иду, иду, милый! — Бабка поправила юбку, заглянула к старику. — Проснулся, Сашенька? Блинчиков хочешь?
— Катюш… — глухо позвал он, водя мутным взглядом по потолку.
— Я тут, тут, родной! — взяла его руку, некогда крепкую, как лопата, а теперь высохшую, словно птичья лапка. — Что, милый? Я с тобой!
— Прости… прости, Катя…
— Да что ты, что ты…
— Не любил я тебя… — прошептал старик. — Глупый был… Вернуть бы время, всё иначе бы сложилось…
— Полно, Саша! Как не любил? Любил, по-своему. А то бы мы шестьдесят лет вместе прожили?
— Катюш… дети…
— Едут, родной! Телеграмму отправила — Нина, почтальонша, помогла. И Мише, и Толику, и Серёге, и Светке. К вечеру будут. Ты поспи, а я бульончик сварю…
— Не надо… — махнул он слабой рукой. — Посиди со мной… прости…
— Да я и не серчала, Сашенька. Ты меня прости — вцепилась в тебя, как репей, может, жизнь бы твоя иначе сложилась…
— Нет, Катя… — покачал головой старик. — Судьба…
Мутная слеза скатилась по его морщинистой щеке и исчезла в складках старой кожи.
К вечеру приехали дети, сами уже седые.
Старший, Миша, профессор из Москвы, степенный, солидный. Бабка его побаивалась — уж больно учёный.
— Мишенька, весь-то седой!
— Годы, мама. Я ведь уже дед, а ты — прабабка!
— Как же, как же! — кивнула она, показывая на фото под стеклом. — Вон Таня, твоя, присылала…
Слева — старое стекло, семейные снимки: они молоды, дети маленькие, родители, дядя Егор, брат Федя, с войны не вернувшийся… Справа — новое, молодёжь: внуки, правнуки.
— Так что, сынок, рано меня списывать!
— Да кто списывает? Пока вы живы, мы и сами чувствуем себя детьми…
Толик, средний, загорелый, весёлый, тут же предложил:
— Братан, может, на рыбалку?
— Мам, можно?
— Конечно!
А Серёжа, младшенький, моряк, загорелый да крепкий, засучил рукава:
— Батя, хватит валяться!
Старик слабо улыбнулся — Серёжа всегда был его любимчиком, такой же бойкий, как он сам в молодости.
— Серёженька… детки мои… А Светка где?
— Я тут, пап! — вышла из-за братьев худенькая женщина, вылитая мать в молодости.
— Дочка… простите меня…
— Да ладно, отец!
— Благодаря вам с матерью мы людьми стали. Давай-ка вставай! Толик баню чинит, Светка с мамкой пельмени лепит, а потом — банька, стопочка, закусим…
Старик тепло улыбнулся.
Долгую жизнь прожил. Всё корил себя — жил с нелюбимой. Не решился подойти к той, к желанной, так и топтался у её окошка, трубки курил… Чего ждал? Может, думал — сама догадается, выйдет, за руку возьмёт.
А потом — её свадьба. Сашка напился, подрался с лучшим другом Ванькой. Помирились, а любовь потерял…
На Кате женился — она на него, как на чудо, смотрела. Знала, что не любит. Но потом, когда дети разъехались, понял — не может без неё. Стыдно стало за её молодые годы.
В кино ходил — он впереди, она сзади. На вечёрках — порознь. Никто не говорил: «Вон Катя с Сашкой».
А любил ведь… Поздно понял.
— Катюш… — позвал он снова.
— Я тут, милый. Бульончику?
— Нет… посиди. Скоро уйду…
— Что ты! Дети тут, баню чинят…
— Пора… Прости, милая… Люблю тебя, Катя… — выдохнул он легко, голос вдруг посвежел. — Всю жизнь любил… прости, что не показывал…
— Саааша! — крик прокатился по двору, по деревне, до речки долетел. — Не уходи!
— Мама! Врача!
Потом — как в тумане: похороны, поминки… Бабка слегла.
— Детки… не уезжайте пока… Не задержу… Простите нас с отцом, если что…
— Мам, поедешь ко мне…
— Нет, дочка… Папе там без меня плохо…
На девятый день её не стало.
