Меня зовут Анна Смирнова, и живу я в Торжке, где Тверская земля замирает в тишине у берегов Селигера. Пишу вам, потому что сердце ноет от тоски, а совесть не даёт покоя. Поделилась переживаниями с соседкой Марфой Петровной, но вместо сочувствия услышала: «Ты голову пеплом не посыпь! Не суйся в чужую жизнь — сгоришь в чужом пожаре!» Слова колкие, но бесполезные — ищу выход, будто слепая в лабиринте.
Речь о моём сыне Дмитрии. Ему 25, живёт с девушкой Ольгой в нашем доме. Жалуться грех: комнату свою содержат, оба на заводе трудятся, нам на шее не сидят. Ольга — само добро: скромная, отзывчивая, с глазами, как васильки в поле. Но я-то сына знаю — вижу, как он маску надевает. Не любит он её. Дмитрий заботится — нежит, холит, каждую просьбу исполняет. На праздники дарит то шаль вологодскую, то книги в кожаном переплёте. После ночных смен встречает у проходной, даже в метель. В выходные уезжают то в Ржев к родне, то на Валдайские озёра, то в Карелию на сплав.
Недавно Ольга на сплаве лодку перевернула — ушиблась, едва ребро не сломала. Дмитрий нёс её через лес до избушки, а наутро в Тверь к врачу умчался. Пока гипс носит, ходит за ней, как нянька: борщ варит, чаем с малиной отпаивает, сказки читает. Со стороны — идеал. Но я вижу: играет роль. Сердце его молчит, а от этого у меня в груди метель.
До Ольги у Дмитрия была Татьяна. Любовь их — как гроза в июле: молнии, гром, потопы. То дрались, как кошки, то мирились так, что стёкла дрожали. Татьяна — первая любовь, та, что душу выворачивает. Ждала, остепенятся, да вдруг она в Питер укатила, бросив его. Полгода он ходил, как призрак: тенью скользил, слова не вытянешь. Я за ним, как за малым ребёнком, ходила — боялась, с моста кинутся. А потом Ольга появилась — тихая, как лес под снегом. Улыбнётся — солнце в доме, говорит — соловьём заливается. Но для него она — не любовь, а долг. Отблеск прошлого, но не пламя.
Вот мука моя: открыть ли Ольге правду? Сочтёте безумием, но молчать сил нет. Правда рано или поздно вырвется, как пар из самовара, и ошпарит всех. Вижу, как Ольга смотрит на Дмитрия — с надеждой голубиной. А он? Играет роль Артека из сказки, но глаза пустые — ни искры, ни дрожи. Доброта его — фальшивая монета, а я притворяться не умею.
Соседка права — лезу в чужую судьбу, как в прорубь зимой. Но как молчать? Материнское сердце стонет: спаси дитя, не дай пропасть! Ольга-то верит, что счастье её здесь, а Дмитрий… Живёт по привычке, как в клетке. Мысль эта гложет, словно мышь зерно. Сказать — разрушить её мир? Или ждать, пока он сам не разобьёт ей сердце? Боюсь: промолчу — стану предателем. Скажу — сын отвернётся, а Ольга возненавидит.
Душа мечется, как ласточка в бурю. Может, ошибаюсь? Мнительность старой женщины? Нет — вижу кожей, сердцем. Он с ней, потому что спокойно, а не потому что без неё — не жизнь. Как быть? Как уберечь Ольгу, не потеряв сына? Стою на перепутье, будто на краю провала. Подскажите, как найти покой в этой пурге? Как не сойти с ума от боли за них обоих?
