**Из дневника Татьяны Игоревны**
Стою у окна, наблюдаю, как соседка Алевтина вывешивает бельё во дворе. Каждое её движение кажется мне нарочито медленным, будто она специально тянет время, чтобы покрасоваться перед окнами.
— Опять эта кокетка выставляет себя напоказ, — шепчу я, сжимая край занавески. — Думает, все восхищаются.
Алевтина между тем напевает частушку под нос, аккуратно развешивая простыни. Она на пять лет младше меня, но выглядит свежо, будто время не властно над ней. Всегда ухоженная, будто с обложки журнала. И эта её манера держать спину прямо — хоть сейчас на парад. До бешенства доводит.
Живём рядом уже двадцать лет, и всё это время меж нами тянулась странная вражда. Началось с ерунды: однажды Алевтина сказала, что я неправильно сажаю георгины у подъезда. Дескать, им больше солнца нужно. Я тогда вспыхнула:
— Сама разберусь, куда что сажать! — отрезала я. — Не учите жить!
— Да я просто хотела помочь, — оправдывалась Алевтина. — У меня на даче такие же росли, цвели пышно…
— Ваша помощь не нужна! — бросила я и демонстративно отвернулась.
С тех пор здоровались через силу, а чаще — делали вид, что не замечаем друг друга. Каждый её жест я воспринимала в штыки. Если покупала новую шаль — значит, хвастается. Если пекла ватрушки — назло мне, мол, смотрите, какая я кулинарка.
— Мам, да что тебе она сделала? — недоумевала моя дочь Катя, когда приезжала. — Обычная женщина, добрая даже.
— Ты её не знаешь, — ворчала я. — Под маской приличия скрывается… Помнишь, как у Михеевых щенка забрала?
— Мам, его же на морозе бросили! Она отогрела, выходила. Это не воровство.
— Ну да, конечно, святая! — хлопала я дверцей шкафа.
А Алевтина, оказывается, тоже мучилась. Не понимала, за что её ненавидят. Пыталась подружиться — носила пирожки, предлагала донести сумки. Но я каждый раз отшивала её:
— Спасибо, не надо. Сама справлюсь.
Пирожки даже не брала, ссылалась на диету. Хотя Алевтина видела, как я в магазине наворачиваю эклеры.
— Не пойму я её, — жаловалась она сестре по телефону. — Вроде и не грубила никогда, а она меня как врага воспринимает.
— Да наплевать, — отмахивалась сестра. — Люди разные бывают.
Но Алевтине было нелегко. Она по характеру душа-человек, любила поболтать с соседями, а тут — ледяная стена.
Однажды зимой она поскользнулась у подъезда, рассыпав продукты по снегу. Колено распухло, встать не могла.
— Ой, как больно! — простонала она, пытаясь собрать рассыпанную картошку.
Я как раз выходила из подъезда. Увидела её — и сначала подумала: «Пусть лежит». Но тут же передумала. Взяла себя в руки и подошла:
— Давайте, вставайте. Осторожно.
Она ухватилась за мою руку, с трудом поднялась.
— Спасибо вам… Колено, кажется, сильно ушибла.
— Сначала продукты соберём, — я молча подняла разбросанные пакеты. — Дома йод есть?
— Должен быть…
— Помажьте, если содрана кожа. И лёд приложите, чтоб не раздулось.
Мы донесли сумки до лифта.
— Спасибо ещё раз, — пробормотала Алевтина. — Не знаю, что бы без вас делала.
Я кивнула и отвернулась. Но потом весь вечер думала о её глазах — удивлённых и благодарных. Будто она не ожидала от меня помощи.
— А чего она ожидала? — размышляла я, помешивая чай. — Что я пройду мимо? Кем я ей кажусь?
Утром услышала, как Алевтина ковыляет по лестнице — лифт сломан, а в магазин надо. Выглянула в коридор:
— Нога как?
— Болит, но терпимо. Спасибо за вчерашнее.
— Да ладно… — я помолчала. — Вы куда? Если в магазин, я могу сходить. Всё равно собиралась.
Она удивлённо подняла брови:
— Правда? Я бы очень… Вот список. И деньги.
— Какие деньги? Обойдёмся. — Я взяла листок. — Молоко, хлеб, яйца. Поняла. Что-то ещё?
— Нет, спасибо.
Когда вернулась, Алевтина встретила меня пирогом.
— Вам. Вчера испекла — с вишней.
— Мне не… — я запнулась. — То есть… спасибо. Люблю с вишней.
Мы стояли на площадке, и обоим было неловко. Столько лет враждовали, а теперь вдруг пирогами обмениваемся.
— Заходите, чайку попьём, — вдруг предложила Алевтина. — Раз уж пирог дала.
Я хотела отказаться, но что-то внутри заставило согласиться.
Её квартира оказалась уютной — те же стены, но совсем другая жизнь. Цветы на подоконниках, фотографии в рамках.
— Красиво у вас, — не удержалась я.
— Да что вы, обыкновенно. Садитесь, чайник сейчас вскипячу.
Пили чай молча, изредка перекидываясь словами о ценах и погоде. Но напряжение потихоньку таяло.
— А это кто? — я кивнула на фото мужчины в форме.
— Муж. Ушёл десять лет назад. Рак.
— Простите, не знала.
— Ничего. А у вас?
— Развелись. Дочь в Питере, редко приезжает.
Когда я собралась уходить, Алевтина протянула пирог:
— На, возьмите.
— Спасибо. И за чай.
После этого что-то изменилось. Мы не стали подругами — слишком много лет прошло в злобе, — но хотя бы перестали враждовать. Здоровались, иногда заговаривали во дворе.
Я начала замечать, что Алевтина не такая, как казалось. Держится прямо не из гордости — спина болит после работы в цеху. И одевается аккуратно не для показухи, а по привычке. И пироги печёт не назло, а от тоски — дом пустой.
— Странно, — думала я у окна. — Столько лет злилась, а за что? За то, что она просто живёт?
Алевтина, видимо, тоже пересмотрела своё мнение. Оказалось, я не злая, а просто одинокая. Дочь редко звонит, пенсии не хватает, и вся моя колючесть — от обиды на жизнь.
Постепенно мы стали частью друг друга. Не подругами, но и не врагами. Я приносила ей таблетки, когда она болела. Она делилась огурцами с дачи. Обменивались газетами,И когда следующей весной мы вместе сажали новые цветы у подъезда, я вдруг поняла, что за все эти годы ненависти мы потеряли лишь время, которое могли бы провести в тепле и поддержке друг друга.
