Позор, что не уходит со временем
Света Сергеевна смахнула пыль с рамы фотографии. Там она сама – в белом халате, рядом с коллегами. Молодая, сияющая, глаза полны веры. Казалось тогда, впереди безграничная жизнь, она станет прекрасным доктором, будет спасать людей, все будут благодарны.
— Мать, опять коротаешь с прошлым? — голос дочери прозвучал из прихожей. — Убери уже эти снимки, зачем себя терзаешь?
— Не твое дело, Саня, — проворчала Света Сергеевна, но руки задрожали. — Берись лучше за тарелки.
Александра зашла в комнату, присела рядом с матерью на диван.
— Мама, доколе? Прошли годы, а ты все не отпустишь. Никто уже про ту историю и не вспомнит, кроме тебя самой.
— Не вспомнят? — горько усмехнулась Света Сергеевна. — А Зоя Петровна помнит. Вчера встретила ее в магазине – головы не кивнула. Словно призрака не видит.
— Может, просто не приметила? Или очки дома оставила. Мама, хватит себя глодать!
Света Сергеевна вернула рамку на место, повернулась к окну. За стеклом сеял мелкий дождь, такой же серый, как и ее душа. А ведь когда-то она дождь любила, говорила, он смывает скверну…
Все началось тридцать лет назад в районной поликлинике Дзержинска. Молодая, участковая терапевтка Светлана, она выкладывалась на работе по двенадцать часов, каждому пациенту старалась помочь. Уважение коллег, любовь больных, заведующая ее хвалила.
В тот день записалась к ней Полина Васильевна Кулешова, пожилая женщина, часто жаловавшаяся на сердце. Светлана к ее визитам привыкла. Бабушка жила одна, детей не было, доктор – единственная отдушина.
— Доктор, милок, — причитала Полина Васильевна, устраиваясь на стул, — сердечко моё совсем заныло. Ночь не спала, думала, конец.
— Послушаем-ка, — Светлана приложила стетоскоп к груди пациентки. Сердце било ровно, без помех.
— Полина Васильевна, всё в порядке. Может, понервничали?
— Да что вы! Боль такая – будто ножом! — старушка схватилась за грудь. — Сделайте укольчик? В больничку направьте? Страшно одной дома!
За окном кабинета уже толпилась очередь на следующий день, время таяло, а дома малец с температурой ждал. Светлана устало провела рукой по вискам.
— Полина Васильевна, я вас обследовала. Сердце работает исправно, давление как у космонавта. Примите валерьянки, выспитесь. Если хуже станет – скорую зовите.
— Но доктор…
— Извините, больных полно. Всего доброго.
Старушка медленно поднялась, с надеждой глянула на врача, но та уже звала следующего. Полина Васильевна вздохнула и поплелась к выходу.
Светлана и думать забыла о том визите. Дома – больной сын, муж задержался, забот полон рот. Назавтра опять прием, карточки, сутолока.
А утром – звонок из скорой.
— Светлана Сергеевна? Вчера к вам приходила Кулешова Полина Васильевна. Обширный инфаркт… До больницы не довезли…
Трубка выскользнула из рук. Комната поплыла перед глазами Светланы. Не может быть. Вчера же у старушки сердце било исправно…
— Мам, что такое? — испуганно спросила маленькая Саня, игравшая на полу с куклами.
— Пустяки, доченька, пустяки, — пробормотала Светлана, но слезы уже катились градом.
На работе новость мигом разнеслась. В таком городишке слухи – что тараканы по щелям. Заведующая вызвала Светлану кабинет.
— Что там у вас с Кулешовой стряслось?
— Мария Ивановна, я ее осматривала, всё было чисто! Сердце работало как часы, жалобы – возрастные…
— Родня жалобу в минздрав пишут. Говорят, вы от госпитализации отказались.
— Какая родня? У нее никого не было!
— Оказалось, племянница в области есть. Там, в прокуратуре работает. Светлана Сергеевна, я понимаю, вы врач хороший, но дело мутное. Предстоит разбирательство.
Разбирательство тянулось месяцами. Светлану таскали на комиссии, требовали объяснений, копались в карте Кулешовой. Коллеги поначалу поддерживали, но потом сторониться стали. По больнице поползли сплетни.
— Слышала, Светлану Сергеевну могут по лицензии ударить, — шептала медсестра Валентина Петровна. — Говорят, старушку проигнорила, из кабинета выставила.
— Да не может быть! — возмущалась другая. — Она
И вдруг стеклянная рамка растаяла в её руках, обнажив вместо фотографии бездонную чёрную дыру, куда уходили все её надежды, слёзы и годы искупления, пока за окном вечный дождь превращал город в размытый акварельный кошмар серых крыш и призрачных фонарей.
