– Не смей о маме так говорить! – Олег кулаком грохнул по столу, чашки задрожали. – Она ради нас горбатится!
– Горбатится? – Люда от плиты резко повернулась, половник в руке. – Твоя матушка ключи снова прихватила, явилась без звонка! Я в халате да с растрепанной головой! А она мне нотацию читает про бардак в доме!
– С ума сошла? Раньше Ларису Васильевну боготворила…
– Раньше дура была слепая! – Голос Людмилы звенел от гнева. – Думала, вот подарок судьбы – свекровь. Ан выходит, за мной глаз да глаз!
Лариса Васильевна застыла в дверях кухни, подслушав спор. В руке мешочек с варениками – утро потратила, чтобы семью порадовать. Сердце щемнуло. Неужто и правда помеха? Неужто Люда ее так ненавидит?
– Мама? – Олег оглянулся на шорох. – Давно стоишь?
– Я… – Лариса Васильевна растерянно перевела взгляд с невестки на сына. – Вареники принесла. С вишней, вы любите.
Люда отвернулась к плите, плечи окаменели. Тишина повисла густая, тягостная.
– Мам, проходи, садись, – Олег подвинул стул. – Чайку нальем.
– Нет, я уж… домой, пожалуй, – шепнула Лариса Васильевна, оставляя мешочек на столе. – Видно, помешала.
Она быстро развернулась к выходу, пряча боль. Сзади доносились приглушенные голоса, но вслушиваться не стала.
Дома Лариса Васильевна опустилась у окна с холодной чашкой. Как же так? Когда Олег Люду привел, она всей душой прикипела к девчушке. Милая, скромная, глаза добрые. И Люда тогда искренней была, мамой звала, совета просила.
А теперь? Не в свое дело совалась? Может, и правда слишком часто наведывалась? Но они же через двор во флигеле жили, рукой подать. И внука повидать хочется, Ванечку родного.
Вечером позвонила Люда.
– Лариса Васильевна, можно к вам? Одна…
– Конечно, деточка, иди.
Люда пришла заплаканная, села напротив свекрови, пальцы в кулак.
– Простите за утро, – заговорила сбивчиво. – При Олеге… Не надо было так.
– Людочка, да что стряслось-то? – Лариса Васильевна наклонилась к ней. – Что тебя вывело?
– Все скопом навалилось, – Люда кулаком смахнула слезы. – Работать меня не оставляют, скоро сокращения. Ваня три недели температурит, врачи пальцем тычут. А Олег… не видит, что я на пределе. Работа, дом, дитя… А тут вы – я не прибрана…
– Ой, родная, – Лариса Васильевна подвинулась ближе, обняла за плечи. – Да что ты за ерунду переживаешь? Я ж не гостья какая!
– В том-то и беда, – всхлипнула Люда. – Вы хозяйка идеальная, все в порядке, пирожки пекли. А я рядом – ноль без палочки.
Лариса Васильевна удивленно взглянула.
– Люд, да ты о чем? Какой ноль? Ты жена и мать отменная. А дом… Да плевать на дом, коли дитя болеет да работа катится под откос.
– Правда не осуждаете? – Люда подняла мокрые глаза.
– Да что ты, милая. Сама через это прошла, Олега поднимая. То он ветрянкой болел, температура за сорок, я неделю не спала. А свекровь моя пришла, видит грязные тарелки – и давай меня пилить. До сих пор горько.
Люда затихла, уголки губ дрогнули.
– А я думала, вы осуждаете. Смотрите, мол, не может порядок держать, мужа плохо кормит…
– Господи, – покачала головой свекровь. – Я лишь помочь хотела. Вареников напеку, чтобы вам не маяться. Ваню посижу, пока вы в городе. А выходит, назойлива.
– Не назойливая, – тихо сказала Люда. – Я дура глупая. Нервы сдали, на вас сорвалась.
– Знаешь что, – Лариса Васильевна встала, направилась на кухню. – Чайку нормального нальем, с тульским пряником. Про работу расскажешь. Вдвоем умнее.
Засиделись до полуночи. Люда поведала про работу, тревогу за Ваню, усталость. Свекровь кивала, вставляла слово.
– Знаешь, у меня приятельница в отделе образования есть, – задумчиво заметила она. – Может, она свет прольет, коль тебя уволят.
– Серьезно? – оживилась Люда.
– А то. За
И теперь обе женщины знали, что настоящая семья – это когда ты уверен: рядом есть человек, готовый тебя поддержать в каждом шаге по жизни.
