Это был обычный вечер. Я еле укачала Аленку, наконец опустилась на кухонный стул, дрожащими руками налила остывший чай. Целый день — ни крошки во рту, ни минуты покоя. Грудничок — не просто ребенок. Это вселенная, требующая тебя целиком: каждую каплю сил, каждую мысль, каждый вздох. С тех пор как Степан собрал чемодан и растворился в ночи, будто его и не было, я жила как во сне. Слезы в подушку, неподъемные счета, тоска, сжимающая горло. Но была она. Моя девочка. Крохотный комочек тепла, за который я цеплялась, как утопающий за соломинку.
И вдруг — глухой стук в дверь. Тяжелый, будто кто-то бил кулаком в гроб. Открываю — свекровь. В черном пальто, как тень. За все эти месяцы — ни звонка, ни слова. А теперь стоит на пороге, будто так и надо.
Впустила молча. В комнате запахло морозом и духами «Красная Москва». Она уселась на диван, осмотрела меня, как барышник лошадь на ярмарке. Потом сказала:
— Ты, конечно, в трудном положении. Одна, без гроша, с младенцем. Но я пришла не просто так. С решением. Единственно верным.
Слова падали, как монеты в пустую кружку. Не «помочь», не «поддержать» — а «решить». В животе заныло.
— Отдай ребенка нам, — продолжила она. — Мы с Геннадием Петровичем воспитаем. Ты молодая, у тебя еще дети будут, нормальная семья. А девочке нужен порядок, стабильность.
Воздух превратился в лед. Я сжала кулаки, будто держала в них хрупкую птицу.
— Вы предлагаете мне… отказаться от дочери? — голос мой был чужим, словно из старого радиоприемника.
— Не предлагаю. Говорю, как есть. Ты не справишься. Вижу же — еле на ногах стоишь. А ребенку нужен дом, образование, перспективы. Не хочешь же, чтобы она, как ты, на копейки перебивалась?
В ушах зазвенело, будто в них насыпали колокольчиков. Встала, хотя ноги были ватными. Передо мной сидела женщина, которая держала Степана на коротком поводке тридцать лет, ломала его, как спичку, а теперь тянула руки к моему ребенку.
— Выйдите, — прошептала я. — Сию секунду.
— Одумайся, — бросила она на прощание. — Пока не поздно.
— ВОН! — крик вырвался сам по себе, как пар из перегретого чайника.
Дверь захлопнулась. Я опустилась на пол, прижала к груди спящую Аленку. Сердце стучало, будто пыталось вырваться. Целовала ее крохотные ладони, шептала сквозь слезы:
— Ни за что. Никому.
Этой ночью я не спала. Думала о том, как просто некоторые люди готовы разлучить мать и дитя, будто это старая мебель — переставить, отдать, выбросить. Вспоминала, как носила ее под сердцем, как дрожала перед каждым УЗИ, как впервые услышала ее крик. А теперь мне предлагали «освободиться», словно я — узник, а не мать.
Да, я устаю. Да, в холодильнике — пусто, а в кошельке — пыль. Да, ночами плачу в подушку. Но она — мое. Мое солнце, мой крест, мой смысл. Я готова зубами вырывать куски из жизни, лишь бы ей было тепло. Учусь быть твердой, как камень, потому что за спиной — ее будущее.
Я — не «идеальная мать» из журналов. Но я — ее мать. И лучше быть настоящей, с разбитым сердцем и пустыми карманами, чем удобной куклой, которая сдает своих детей в «хорошие руки».
С той ночи дверь для свекрови закрыта навсегда. И я не жалею. Потому что поняла: мир может обрушиться, но я — ее стена. И пока я жива, никто не смеет сказать ей, что она — чужая.