Суббота. Семь утра. Тот редкий день, когда я могла наконец выспаться, утонуть в одеяле и забыть о будильнике. Но мой покой взорвался грохотом входной двери – в квартиру с торжествующим видом ввалилась свекровь. Не одна. С ней были племянники — дети её младшей дочери Лариски.
Я ещё лежала в полусне, когда услышала их визг и топот в коридоре. Сердце ёкнуло. Что за чертовщина? Откуда они? Свекровь, будто так и надо, заглянула в спальню и слащаво улыбнулась:
— Доброе утро, золотце! Сейчас кофеек сварю.
Не зная её, можно подумать, что её внезапно осенила любовь ко мне. Но Татьяна Степановна не просто так так заискивала. Я знала её десять лет — если она вела себя так, значит, ей что-то было нужно. И это «что-то» неизбежно падало на мои плечи.
Мы вышли на кухню. Я еле волочила ноги, а пока на плите булькала турка, племянники устроили погром. За две минуты они разбили мою любимую фарфоровую вазу — ту, что подарила покойная бабуля. Они запихнули осколки за шкаф, будто я не замечу. Я уже на коленях собирала этот бардак, когда в дверь без предупреждения ввалился мужик с двухъярусной кроватью.
— Простите, это куда? — замерла я с совком в руке.
— А куда же ещё? — возмущённо подняла брови свекровь. — В детскую. Дети ведь останутся у вас.
— То есть как — останутся?
— Ларису в больницу положили. А мне одной с ними не справиться, — вздохнула она с фальшивой скорбью.
— В больницу? Это в какой? В Сочи, что ли? — я достала телефон и тыкнула в экран. — Вот, полюбуйся. Твоя доченька в купальнике, с коктейлем, на фоне моря. Хороша больничка, не спорю! Видимо, новый способ лечения — алкоголь и загар.
Свекровь зашипела, но быстро взяла себя в руки.
— Ну, так сложилось… Но мы же семья! Ты должна помочь!
— Должна? С каких пор? Всю жизнь я для вас была «не пара Серёженьке», «не нашего круга». А теперь вдруг семья? А твоя Лариска всю жизнь третировала меня, будто я прислуга. Ни благодарности, ни уважения. И её дети хамят мне в голос. И теперь я должна бросить работу, две недели нянчиться с ними?
— Родная, ну ты пойми… — пробормотал муж, застывший в углу, как провинившийся школяр.
— Нет, Сергей. Не родная. Не нянька. И не дура. Я вам всем говорила: если нужна помощь — спрашивайте. А не вламывайтесь с визжащими детьми и мебелью. Это манипуляция. И я в этом участвовать не буду. Забирайте детей, кровать — и уходите. Сейчас же.
Племянники ревели, свекровь закатывала сцену, но я уже не реагировала. Это был не первый раз, когда на меня пытались повесить чужие проблемы. Но впервые я сказала «нет».
Они ушли. Со скандалом, с рёвом. Муж ушёл за ними.
А через два часа пришло сообщение:
«Ты меня разочаровала. С тобой невозможно жить. Разводимся».
Вот и всё. Один день. Одна граница, которую я наконец осмелилась провести — и мой брак рухнул.
И знаете что? Я не жалею.
Потому что если для мужа его мать и её враньё важнее жены, если он не способен защитить меня и хоть раз усомниться в «святости» своей сестры — значит, он и не муж вовсе. А придаток к семейной системе, где я всегда была чужой.
Теперь я свободна. Сначала будет трудно. Зато в семь утра ко мне больше никто не ворвётся с чужими детьми и мебелью.
