— Я же для вас стараюсь! А вы этого не цените! — говорит свекровь, а у меня от её «помощи» уже глаз дергается…
Порой я ловлю себя на одной мысли: сбежать. Хоть в Воронеж, хоть в глухую деревню под Псковом. Лишь бы подальше от мамы моего мужа. Иначе я сойду с ума. Каждый раз, когда слышу её бодрый голос: «Я вам полезную вещь принесла! Вы обрадуетесь!» — у меня начинается нервный тик.
Когда мы с Димой только поженились, подруги завидовали: мол, тебе повезло со свекровью. Не ворчит, в дела не лезет, даже пироги приносит только по просьбе. Сначала так и было — она всячески показывала, что поддерживает нас. Но, видно, внутри копилась энергия, которая рано или поздно должна была прорваться. И когда прорвалась — снесла всё, что мы выстраивали.
Сперва она решила устроить нам пышную свадьбу — с «горько!», банкетом на пятьдесят человек и золотыми кольцами. Но мы отказались. Чудом увернулись, потому что у её младшей дочери как раз был выпускной — туда она и перенаправила всю свою кипучую энергию. Но на этом не успокоилась.
Мы тогда снимали квартиру. Уютную, светлую, без излишеств. Но свекровь начала тащить туда «полезные вещи» — старые тарелки с отколотыми краями, вилки, которые гнулись от первого же куска мяса, и, конечно, шторы. Эти шторы до сих пор мне снятся — бордовый бархат, с вытертыми местами и дырками от моли.
— Это же антиквариат! Подшей — и будут как новые! — восторженно говорила она.
А я думала: если они так хороши, почему их не повесила у себя?
Когда мы наконец купили свою квартиру — с помощью моих родителей и крёстных Димы — я наивно надеялась, что теперь начнётся спокойная жизнь. Но свекровь решила: раз денег не вложила, значит, поможет по-другому. То есть так, чтобы у нас волосы оставались дыбом.
Сначала она приволокла обои. Им, наверное, лет пятьдесят. Пожелтевшие, отсыревшие, с запахом затхлого подвала. Потом настояла, чтобы плитку в ванной клал «дядь Вася» — «мастер на все руки». Этот «умелец» положил всё криво, плитка посыпалась через неделю, швы позеленели, и нам пришлось платить нормальным рабочим, чтобы переделывали.
Потом притащила холодильник. Буквально впихнула его в дверь. Гудел, как трактор, а запах… Словно внутри сдохла крыса. Мы с Димой вынесли его в тот же день, но свекровь устроила драму:
— Его просто надо было помыть! Он бы вам ещё десять лет служил! А вы неблагодарные!
Дальше — диван с дачи её сестры. Потом стенка, которая помнила ещё Брежнева. Потом ковёр, который пах пылью и сыростью. Мы от всего отказывались — и каждый раз это были слёзы, обиды, упрёки.
Теперь я жду ребёнка. Мы долго скрывали, но когда животик стал виден — пришлось сказать. И всё… Свекровь тут же начала собирать «приданое»: коляска от какой-то Лены, кроватка от Кати, одежда, в которой выросло пол-Урала.
А я не хочу. Не хочу, чтобы мой малыш спал в кроватке, в которой неизвестно кто сопел. Не хочу коляски с разболтанными колёсами. Не хочу застиранных комбинезонов с чужого плеча. Я брезгую. И мне обидно, что моё мнение никого не волнует.
Сейчас свекровь продолжает своё «наступление». Я молчу. Беременность — не время для ссор. Оборону держит Дима, он отбивается, отшучивается, но видно — устал. У его матери энергии — как у атомной станции, и конца этому не видно.
Иногда мне хочется продать квартиру, уехать и никому не сказать куда. Просто исчезнуть. Я не злая. Я просто хочу тишины. Свободы. Своей жизни. Без бархатных занавесок, холодильников-монстров и ковров из прошлого века. Хочу дышать. Хочу жить. Хочу, чтобы у нас было своё гнёздышко — чистое, новое, спокойное. Без визитов «с добрыми намерениями», от которых хочется кричать.
**Жизнь учит: иногда самые добрые руки душат крепче, чем худшие враги.**
