Вчера моя свекровь, Антонина Петровна, созвала всю семью, чтобы объявить, кому что перейдёт после неё. Возможно, меня осудят, но сердце сжимается за мужа. Вечером в тесной кухне, за столом с пирогами и вареньем, собрались все: сыновья, внуки, невестки. Казалось, будет обычный разговор за чаем. Но нет. Она решила заранее распределить наследство, чтобы, как выразилась, «не было потом драки за утварь». Только вот мир в семье после такого точно треснет.
Когда Антонина Петровна твёрдо сказала: «Квартиру в центре отдаю младшему — Семёну», — у мужа, Артёма, дрогнули пальцы, сжимающие чашку. А потом добавила: «Старшему, Артёму, достаётся дача под Звенигородом. Татьяна (то есть я) получит бабушкины серёжки и фарфор. Остальным — кому акции Газпрома, кому хрустальную вазу, кому дедовы часы с кукушкой». За столом повисло молчание. Все переглянулись, будто попали в абсурдный спектакль. А у меня внутри словно закипел самовар от несправедливости.
Когда гости стали расходиться, Артём, хоть и бледный, подошёл к матери. Спросил тихо, без упрёков:
— Мам, почему так? Твоё право, конечно. Но… объясни хоть.
И она выдала. Оказалось, в молодости все силы и деньги вкладывали в Артёма. Мечтали, что станет учёным, защитит диссертацию. Грели его, как печку, — и свадьбу шикарную устроили, и с внуком нянчились, пока мы ночами диссертации писали. В общем, старший, по её словам, уже «съел свою порцию счастья».
А Семёна — младшего — вечно недолюбливали. То работа, то Артём с его успехами… Вот и вырос Семён будто тень — институт бросил, футбольную карьеру загубил, женился на первой встречной. Живут в тесной однушке её родителей, он с ребёнком дома, она торгует на рынке. На свою квартиру — как на Луну. «Он сломанный, потому что мы его сломали, — сказала Антонина Петровна. — Пусть хоть крыша над головой будет».
Но вот в чём прокол — мы с Артёмом не просили золотых гор. Взяли ипотеку, пашем, как лошади, ребёнка в сад отдали. Крутились сами. А теперь получается, что нас наказывают за то, что не сидели на шее?
Я знаю — её воля. Но обида точит, как ржавчина. Не за себя — за мужа. Он молчит, но я вижу — рана глубокая. И как теперь смотреть в глаза Антонине Петровне? После такого «раздела» даже чай с ней пить противно. Родителей не станет — останется память. А она или как берёзовый свет, или как осиновая горечь.
